Я родилась за 40 дней до начала войны. Мама болела, и выписали из больницы нас только в начале июня. Когда началась эвакуация, то мама и бабушка решили, что уезжать нам нельзя: родни нигде нет, лишних денег – тоже, куда с таким маленьким ребёнком (папы и дедушки уже дома не было – война!!!)

До войны и в начале войны мама с папой жили на Фонтанке, дом 128 или 126. В декабре 1941 года мама пошла за детским питанием- через два дома – а в это время в наш дом попала бомба. Рухнуло и сгорело всё дотла, вернуться было некуда, а мы чудом остались живы. А на улице -20℃, а у мамы я в мальпосте (такая высокая детская коляска), без запасных вещей, без пелёнок, так как до детской кухни было близко. А кругом всё грохочет.

Куда?

Телефонов нет, дома нет, ни одной вещи, денег, документов – нет. И транспорта нет, а бабушка живёт в Невском районе на проспекте Елизарова, 1. И пешком, с мальпостом, совершенно замёрзшая, в полусознании шла, шла, ни на что уже не надеясь, не веря, что я выживу… но как-то Бог спас, добрались к бабушке.

А там уже полный переворот: из бабушкиной квартиры №3 переселили в квартиру №4 бабушку, ещё двух мам с детьми шести и восьми месяцев, а тут ещё и мы с мамой приехали.
А бабушкину квартиру заняли военные, в окно ванной комнаты выставили -зенитку? или пулемёт? – направленный в сторону завода имени Ленина, для обороны.
Там и прожили всю войну, спали все на кухне, так как другие комнаты были обледенелые, а на кухне топили плиту – большую, железную – такие были во всех домах, пока в город не провели газ.

Я, Катя и Вовка спали на этой плите – на полу было холодно – после её протапливания, да и жили на плите. На полу спали мамы и бабушка. Никто не знал, когда мы научились ходить, потому что летом, когда нас спустили на пол, то мы кое-как стояли и качались.
Мамы и бабушки дежурили на крыше, гасили фугаски, ходили на Неву за водой, собирать дрова _ куски досок, которые оставались у разрушенных и сгоревших домов. Так делали все оставшиеся в городе женщины и дети.

Папа и дедушка присылали со своих военных аттестатов всё, что было положено на курево и спиртное – это меняли на хлеб и молоко для меня. А мама дошла до 32 кг веса. Как выжила? Никто не знает.

Дом был ведомственный, от комбината имени Кирова (хлебопродуктов). Комбинат не работал всю войну, потому что расположен так, что его видно со всех подходов к городу.
Люди в доме знали друг друга, помогали друг другу как могли – мамы, бабушки, дети, которых не вывезли.

Старшим к концу войны было 8-10 лет, нам, малышам, 4 года. Ещё в доме было 3-4 инвалида, вернувшихся после войны без рук или ног. Нам, самым маленьким, наверное, было легче – мы ничего не понимали, даже не понимали, что плакали целыми днями от голода и болезней. Нам потом это объяснили.

В 9-м классе мне удалили почку – осложнение от военных колитов, которые лечили сульфидином. А вот коленки, обмотанные бесконечными тряпками, запомнились на всю жизнь (ревматизм). И ангины, ангины…

Старшим детям было хуже. Они всё понимали, голодали, не плакали, помогали мамам с малышами, когда тем нужно было уходить на работу или дежурства на крышах. Ходили с ними за водой на Неву.

Не дай Бог, война – нет ничего страшнее. Всё на свете можно отдать, лишь бы не бомбы, пожары, голод; папы, которых так ждали и которые не вернулись с войны…
Что нужно сделать, чтобы сберечь мир? Чтобы люди поняли, что в новой войне победителей не будет.

Кому это нужно?

Кто не понимает, что Земли не будет?!

***

Кожаные куртки – модно, а я не могу на них смотреть. У меня навсегда отложились в голове кожанки, в которых ходили после войны (и в войну) мужчины. Военные пальто, в которые зимой подстёгивали тёплую подкладку, а к лету её снимали – другого ничего не было. Первое пальто купили папе, когда я уже училась в школе, по-моему, даже не в начальной. И в глазах стоит мама, которая плачет от радости и гладит это пальто, а папа её успокаивает…
Когда мама после войны устраивалась на работу на комбинат имени Кирова, то больше всего волновалась, решая, в чём идти – не было ничего, кроме домашнего халатика и платья. И вдруг оказалось, что в лаборатории выдают халаты для работы. Это было счастьем. И таких «счастливых» там было большинство.
Это тоже война!

***
Старшие ребята пошли в школу, а мы были ещё маленькими – это 1946-1947 года, но весь двор стал играть в школу: старшие были учителями, а мы – учениками. Однажды девочка Муза узнала, что в школе бывает «педсовет», но что это такое – никто не знал. Кто-то придумал, что нужно всем садиться в круг, а директор школы (Муза) должна растрепать волосы, бегать в середине круга, громко кричать и командовать, а все должны слушаться. Кто-то из старших ребят читал в это время книгу о шаманах и лучшего ничего не придумали.
Каким же было моё разочарование, когда я узнала в школе, что педсовет проводился в классе, учителя сидели за партами, никто не кричал, и директор с растрёпанными волосами в кругу не бегал.
Я отработала в школе 50 лет, но, каждый раз, при слове «педсовет» мне вспоминается наш, детский, дворовый, и становится жаль, что он не такой.
***
В сентябре 1948 года я пошла в первый класс 335 школы, что была на проспекте Елизарова. В 7-м классе нас объединили с мальчиками в школе 334 на улице Ткачей.
Ой, как много можно рассказать о школьных годах, но, главное, мы сохранили школьных друзей и самые тёплые воспоминания о тех трудных годах. Нам по 79-80 лет, а нашей дружбе – 72-73 года. Мало кто верит, что нам досталось такое счастье, что мы до сих пор встречаемся и готовы помочь друг другу в любую минуту.
Нас научили дружить, быть верными, быть ответственными, не быть равнодушными к окружающему. Так важно уметь отвечать за всё. Мы благодарны жизни, что она была такой: трудной, небогатой, без роскоши, но доброй и надёжной, с верными друзьями, с чистыми отношениями…
С патефоном, с пластинками на 78 оборотов в минуту, с катком в саду имени Бабушкина, где под музыку катались по кругу рядами, друг за другом, а летом качались на качелях, честно собрав в кучку мелочь, у кого сколько было, чтобы оплатить качели и купить эскимо.
Трамвай – три копейки, а если всё истратили, то пешком от дома до сада и обратно, с коньками через плечо. Девочки впереди, мальчики на два шага сзади – провожали до дома.

***

У школы 335 были огороды, болото и маленький водоём, около которого росли большие деревья. Проспект Елизарова был совсем пустой: дом № 1, разрушенный недостроенный дом (где теперь почта), а потом до улицы Седова – пустота. За разрушенным домом – свалка, туда не разрешали ходить, но мы тихонько бегали, потому что на свалке были военные звёздочки и осколки битой посуды с цветочками, листочками, золотыми полосочками. Это было наше богатство для игр во дворе. Гордились – у кого красивее.
А маленькие мальчики во дворе хотели быть дворниками, потому что наш любимый дворник дядя Вася, с которым все дружили, рано утром подметал двор и первым находил «удивительные богатства», которые днём раздавал ребятам – значки, стёклышки, звёздочки, винтики и гвоздики.
А ещё мы ловили тритонов в болоте у школы, приносили их домой, пускали в ванну. Чем кормить – не знали. Рита принесла из дома несколько ложечек варенья, но тритоны его есть не стали, а нам было до слёз обидно – самим хотелось, оно же было роскошью.1948 год.
***

Однажды Лене с Юрой купили маленький двухколёсный велосипед, первый во дворе. Все дети становились друг за другом и честно проезжали круг по двору, а потом передавали велосипед следующему, а сами вставали в конец очереди, в том числе и Лена с Юрой – брат с сестрой. Каждому за время прогулки доставалось 3-4 круга, но никто не возражал – все были за честность.

Много лет назад. Точнее, лет двадцать, наверное.

Иду по Литейному, хотя это могло быть и в другом месте. Впереди дедушка, опираясь на палку и подволакивая ногу.

За ним троица молодых людей, подхихикивая и передразнивая его походку.

Один из них, желая, видимо, заслужить ещё больше одобрения остальных, изобразил, что он ногой выбивает палку из рук деда.

Ошибся.

Одобрения не последовало. Более того, последовала фраза: «Совсем дурак?» и двое прибавили шаг и совершенно и молча отстранились.

Грань?

***

Ещё больше лет назад. Не буду говорить сколько – страшно.
Школьные годы.

В классе учится весьма перспективный для колонии Коля – анаша, друзья-сидельцы, родители-пьяницы – полный комплект.
Возвращаюсь вечером из школы, он навстречу с одним из своих одиозных друзей, который тут же попытался меня полапать. Коля дёрнул его за руку: «Не трогай!» - «Почему это?» - «Не трогай, говорю, это из моего класса» -«И что?» Коля мотнул головой в мою сторону – уходи, мол; крепко взял его под руку и увёл, хотя тот сопротивлялся и оглядывался.

Грань?

Вот я и думаю.

Есть ли сейчас эти грани, эта черта, которую люди рисуют себе сами и за которую переходить стыдно, неприлично, «западло»?

И вообще.

Есть ли сейчас хоть что-нибудь, что считается неприличным?

Я не о современных старших – там ещё советские рудименты.

Я о современных молодых. А?