Как мы с братом добирались в Ленинград (продолжение)
Aвтобиография Павла Новикова (продолжение)
Как я узнала имена моих прабабушек

Ну, как мы остались живы… Летит самолёт. Мы-то думали –наш, а это немецкий летел, проверял, видно, местность. Ну, он нас увидел и застрочил. И пули тр-тр-тр на дорогу прямо. Ну, Лёня меня - раз - в канаву и говорит: «Лежи, не выходим. Сейчас он вернётся обратно». И действительно, он вернулся обратно, летит низко над дорогой, проверяет. И улетел. Ну, и мы с ним пошли вдоль дороги, чтобы в случае чего сразу спрятаться. Я не знаю, сколько мы километров прошли и вошли в лес. Решили до Ленинграда дойти, да? Из Псковской области… Ну, вот… И вдруг выскочили военные и - «Руки вверх!». Ну, мы подняли руки. Я настолько обрадовалась, помню, что русская речь, я настолько обрадовалась, я такая усталая была – помню хорошо: чуть ли не падала, но терпела.

Кратко нас допросили: откуда мы, что мы, где немец, что он занял, ну, мы что знали – рассказали. И вот они нас привезли, по-моему, в Старую Руссу. Кажется, в Старую Руссу. Там у них, видно, штаб был. Нас допросили откуда мы, где мы живём, какой адрес, родители, в общем подробно, потому что боялись - мало ли, дети же тоже иногда служили немцам. И потом они нам говорят: «Ну, знаете, ребята, вы счастливые. Последний эшелон пассажирский пойдёт ночью в Ленинград». О, это было что-то! Мы не знали, как радоваться. Они нам дали буханку хлеба, дали нам банку консервов – вот такие хорошие наши эти военные оказались – доброжелательные. Они нас посадили в состав, пассажирский состав – он битком был набит; когда мы вошли, там полно было людей, никаких мест не было. Мы залезли на верхние багажные полки и тут же от усталости, от всего, мы оба уснули. А от грохота мы проснулись… от грохота. Бомбили, оказывается вокзал. И когда мы проснулись и слетели с полок с Лёней, смотрим – вагон пустой. Все уже удрали. Ну, мы скорее с Лёней подхватились и побежали - куда люди бежали, туда и мы побежали. Там мы, помню, скатились по насыпи куда-то вниз и залегли. Разбомбили вокзал полностью. И состав этот разбомбили и всё разбомбили.

- Тамара Ивановна, он ведь даже не успел тронуться.

- Он не успел тронуться. Он ночью должен был, а это, видно, было ещё до ночи. В общем, полностью всё разбомбили. И когда, значит, уже эти немцы улетели – что делать нам? У нас ведь только буханка хлеба – это мы взяли – и банка консервов. И ничего: ни одежды, ни еды, ни куда пристроиться –ну, ничего вот, ну, Лёня говорит: «Я пойду в разведку»; но хорошо, что мы были всё же такие. Лёня был боевой, росли во дворе, там, физически закалялись, конечно, дети играли и возились, и дрались, и ну, во всяком случае, ловкие были. Мы были ловкие с Лёней, подготовленные, такие - физически нормальные. Лёня говорит: «Я пойду в разведку». Он смелый, Лёня, он смелый был. Он говорит: «Я пойду в разведку, а ты лежи на этом месте, никуда не уходи». Я говорю: «Так ты не придёшь…» Я очень боялась, что не придёт, меня оставит, а что я одна буду делать? Ну, вот. Лёня пошёл в разведку. Через какое-то время он приходит ко мне и говорит: «Знаешь, что? Там, на дальних путях стоит состав. Военный. Там, говорит, есть открытые платформы». Нашли открытую платформу, Лёня говорит: «Я тебя подсажу, и ты быстро туда переваливайся».

Я не знаю, что они везли, но в нашем вагоне, вот в этой платформе оказались, видимо, стволы орудий. Потому что, мы-то думали, что это трубы такие – они очень объёмные. Внутри они все в смоле были. Ночи были холодные, и мы попятимся туда, в этот ствол, и там спим. Там всё же теплее: ни ветра, ничего.

- А они такие широкие?

- Вот я говорю, они такие объёмные, что мы спокойно туда забирались. Забирались. Я не знаю, что это за трубы были или стволы это были, ну вот, а эта открытая платформа была вот этим заполнена. Ну, еле-еле, конечно, не то что там свободно – а еле-еле заберёшься, только что забраться и голову немножко дышать выставишь. Во всяком случае тепло было. Но зато, когда вылезаешь из этих труб – уже ты вся в смоле.

Мы ехали, значит, обычно, до города – утром уже в городе. Вот, вечером садишься, а утром уже в городе. Это не так далеко. А тут мы ехали семь суток. Мы не знали с Лёней – куда мы едем, куда этот состав идёт, как он идёт; знали только, что военный состав.

- А чем же вы питались-то там?

- Питались? Вот эта буханка хлеба и Лёня еле открыл банку консервов каким-то образом. Пить хотелось – днём была жара. Это конец уже июля был, думаю. Такая жара стояла днём – ночью холодно, а днём жарко. А может и начало августа – не знаю, во времени я не могу сориентироваться. Лёня говорит: «Я так пить хочу», - говорит, - я пойду». Состав двигался в основном ночью. А днём стоял где-нибудь в лесу. На этот состав несколько раз налетали немецкие самолёты – они его засекали. Но машинист был, видимо, такой опытный – и он… вдруг состав начинает ехать назад. А бомбы все ложились впереди. И наше счастье, что они не попали на рельсы. Немцы отбомбятся, улетают, состав двигается до следующего леса. Лёня раза два уходил за водой. Говорит: «Я не могу, мы от жажды с тобой тоже погибнем. Я должен пойти искать воду». Ну, всё. Я оставалась одна. Вот тут-то были у меня переживания такие – думаю, состав тронется, а Лёни нет. А состав трогался в любое время, иногда и днём. Куда мы ехали – мы не знали. Лёня говорит: «Ну, куда ехать, нам, говорит, с тобой всё равно». Первый раз он пришёл, где-то напился в какой-то канаве, не знаю, где он. Раньше нам мать покупала такие тюбетейки. И вот он в этой тюбетейке, она такая кругленькая была, как у детей.

- Она плотная.

- Она плотная. Вот он в ней воду приносил; пока он приходил ко мне – в этой тюбетейке ничего не было. Она просто была насыщена водой и всё. Я ложилась тогда вот так вот (закидывает голову-ред.), открывала рот, и Лёня выжимал мне из этой тюбетейки воду в рот. Да. И вот я как-то напивалась. Так он ещё раз уходил тоже. Состав тронулся – Лёни нет. Вот где были переживания у меня. Это что-то. Лёни нет– состав идёт. Когда состав остановился – Лёня, видно, каким-то образом перебрался ко мне всё же. Я говорю: «Лёня! Я вообще не знаю, как переживала!», а он говорит: «Я еле-еле успел в последний вагон впрыгнуть или там платформу последнюю, не знаю, еле-еле успел». В общем, только два раза мы с ним пили. Вот так же он сам напивался, а мне вот отжимал из этой тюбетейки, потому что у нас ни посуды, ничего, ни ложек – ничего не было. Чем он открывал консервы, а с них же пить хочется. И вот эта буханка хлеба у нас на семь дней. Уж как мы её ели – я не помню. Сразу – мы же голодные были. И, когда мы уходили из Сухлово – я дружила с Варей, и у неё мама оказалась такой доброй: у неё пять человек детей, а она пришла к нам из землянки; мы сказали, что мы утром уйдём – она рано пришла к нам, принесла нам два ломтя хлеба, две луковицы, пожелала нам всего доброго, чтоб добрались. А мы голодные, конечно, мы сразу свинтили вот это всё.

И вот так мы двигались. Только немцы налетают –иногда вперёд мчится машинист - как он ориентируется? – иногда быстро двигает состав назад. Быстро. И на наше счастье, хоть рельсы не разбомбили, а если бы рельсы повредили – всё, состав бы дальше не двигался. Лёня говорит: «Наверное, он едет на фронт, потому что – говорит –военные в вагонах.

Ну, на фронт, так на фронт. Нам-то всё равно некуда деваться.

(Продолжение следует)

Кроме этой работы бабушка мне поручала носить молоко на сыроварню и кормить кур. Однажды я понес молоко на сыроварню и увидел, что идет корова с большими рогами, я испугался и побежал от нее, а, чтобы не расплескать молоко так я рученьку с молоком поставил на дорогу. Корова подошла к моей рученьке и рогом зацепила за рукоятку рученьки и опрокинула ее, молоко все вылилось на дорогу.

Я выждал, когда уйдет подальше от рученьки корова. Подошел, взял порожнюю рученьку и пошел домой. Рассказал о случившемся бабушке. Она меня поругала за это и успокоилась. Молоко носить на сыроварню требовалось почти ежедневно. Второй случай с молоком: принес я молоко на сыроварню, там какой-то инструментиной проверили его жиры и сказала сыроварка мне: паренек скажи своей бабушке, что у нее молочко-то жидковато. Не подливает ли она в него водички? Я тут же и говорю сыроварке – нет бабушка водички не подливает в молоко, а только сполоснет подойник водой и эту смешанную воду с молоком выливает в рученьку; может от этого и молоко стало пожиже. Ну вот говорит сыроварка – сажи мальчик своей бабушке, пусть завтра она сама принесет сюда молоко. Эти слова я передал бабушке, что ей самой велено принести молоко. На другой день вечером бабушка понесла молоко на сыроварню сама, а я с ребятами играл на улице. Не знаю, что там на сыроварне говорили бабушке, но только когда бабушка шла с сыроварни и увидела меня, то закричала – Павлушка! – Иди-ка сюда! Я услышал голос бабушки бегом побежал к ней. И как только подбежал к ней поближе, она меня начала бить своей клюшкой и приговаривать: вот тебе, вот тебе не ври на бабушку. Тогда я понял, что ей, наверное, там на сыроварне сделали выговор в присутствии соседок молодых, пожилых и старых. Но ведь тем не менее я не врал, а рассказал им только, то что сам видел, как бабушка выливала их ополоснутого подойника воду в молоко, которое я носил на сыроварню. Памятен еще один случай. Бабушка Ксения уходила работать в поле. Дома я оставался один. Она впустила своих кур в нежилую избу «зимовку», насыпала им овса. Это делалось для того, чтобы не склевали овес чужие куры. И мне велела посмотреть за курами, а как только они склюют весь овес, то выпустить их на улицу погулять. Я занялся с мальчишками обычной мне игрой в торговлю и позабыл о курах. Дело было летом. Бабушка пришла из поля поздно вечером. Куры в избе забрались на полати на полавочники, уселись так, как на наседале и уснули. Бабушка пошла во двор и обнаружила, что куриц на нашесте, где они обычно бывают ночью нет. Спросила меня: Павлушка! Где же куры? Я не помню, что ей ответил, но она пошла в ту избу, в которой им был ею насыпан овес и увидела там вверху, на полавочниках и на полатях, сидящих кур. Начала их оттуда гонять, но куры не уходили и в лучшем случае только переходили с одного места на другое вдоль по полкам. Бабушка настойчиво сгоняла кур с полок, но куры поднимали шум кудахтали и не уходили с полок. Тогда бабушка начала их сталкивать оттуда за хвосты. Некоторым повыдергала перья из хвостов. На полу было много пера и куриного помета. Бабушка прямо рассвирепела и вот одна из кур сидела на ящике с чайной посудой. Когда бабушка стала ее тащить, то кура уцепилась своими когтями за край ящика и опрокинула его на пол. Вся посуда чайная: чашки, блюдечки и чайники с сахарницей были фарфоровые, фаянсовые или стеклянные, упали вместе с ящиком на пол и разбились вдребезги.

После этой операции разъяренная моя бабушка очень шибко побила меня и выгнала из избы на улицу. Была темная ночь. Идти мне было некуда, и я лег спать на деревянном крыльце и уснул. Ночью бабушка разбудила меня и сказала – иди зимогор в избу и ложись спать. Я не спрося с нею пришел в избу, лег на полу и проспал до утра. Долго бабушка укоряла меня тем, что я ее не послушался, но у меня одна была забота, как бы простила мне мою вину бабушка и я уж больше никогда не стал забывать того, что скажет моя бабушка. Я любил ее и боялся ее.

Бабушка меня очень оберегала и не хотела, чтобы я играл с мальчиками, потому что многие из них ругались нецензурной бранью. И поэтому она всячески запрещала мне с ними дружить, играть и даже кататься с ними с одной горки. Это для меня было тяжело и обидно, но ослушаться свою бабушку я боялся и по вечерам никуда не ходил, а сидел дома.

Вместе с бабушкой Ксенией жил ее сын Матвей Антонович Сказкин, а всего было у ее детей 4, а именно: сын – Андрей Антонович Сказкин, Матвей А. Сказкин, дочь Авдотья Антоновна – это моя мать и дочь Анисья Антоновна. Андрей жил в гор. Гатчино. Имел семью: жену и детей: Андрея, Петра, Федора, Сергея и дочь Марию, последняя вышла замуж за Савельева дочери. Дочери – Анисья была замужем за крестьянином дер. Редемское, имела свою семью. Моя мать Авдотья выходила замуж три раза: первый ее муж был мой отец, детей у них кроме меня никого не было. Второй муж – это Орлов Николай Лукич, а третьего ее мужа я не видел и не знаю его, т.к. в это время я уже работал в Л.Г.М. и жил на площади Урицкого. Была своя большая семья.

Несколько слов о жизни моей у бабушки Ксении в дер. Редемское, Прозоровской волости. Вместе с бабушкой жил ее сын Матвей. Звали его «Матюх» по прозвищу «Писарь». Это человек был совершенно даже азбучно не грамотный, вялый, бабушка его называла невладежный, глуповатый, работать не способный, а поэтому он с детства и до самой старости был пастухом. Летом пас стадо коров, а зиму жил у своей матери, моей бабушки Ксеньи. Бабушка очень оберегала меня от уличного влияния детей и почти никогда не позволяла мне вместе с ними играть на улице в бабки и кататься на санках с горы. Она боялась, чтобы кто-нибудь меня не ушиб или не обидел бы, а когда я просил ее со слезами на глазах отпустить меня играть к ребятам на улицу, то она вместо ребят отправляла со мной кататься с горы на санках или играть в бабки своего сына, моего дядю Матвея, который, конечно, мне был не под пару и я, хотя и играл с ним в бабки или катался на санках с горы, но все это мне не нравилось, а ослушаться своей бабушки я не смел. Боялся ее и не хотел ее рассердить. Хотелось, чтобы бабушка всегда была ко мне доброй и ласковой и этого я достигал, за это бабушка меня очень любила.

Вот я подрос и надо было начинать учиться в школе, но у бабушки не было достаточно хлеба, чтобы кормить меня. Бабушка просила от не родного мне отца Николая Лукича Орлова мешок муки для меня на зиму, но отец отказал дать мешок муки, а мать не смогла обеспечить меня печеным хлебом, который она, крадучись от отца, приносила к бабушке из семьи, проживающей в дер. Жеветьево, 5-6 км. от дер. Редемское, где я жил у бабушки. Школы в деревне не было, а ходить в школу нужно было в село Михайловское, расстояние 1-1,5 км., зимой, в суровые морозные дни в школу меня не отпускали, а заставляли учиться дома. Дома я учил славянские буквы в алфавитном порядке, а потом слоги из двух, трех букв. Следить за правильностью моей учебы было некому, т.к. ни бабушка, ни дядя Матвей сами не знали ни одной буквы, и я учился самоучкой.

(О проводах со слепым в теплые края)

Пришли монахи из Адрианова монастыря к нам в деревню с крестным с иконами, служили молебны в каждой крестьянской избе. Бабушка и моя мать были очень религиозные, верили в святость и уважали монахов и почитали их. Рассказывали им о своей тяжелой жизни и просили их помолиться за них, чтобы бог облегчил им житье. Вместе с этим просили монахов, чтобы они взяли меня с собой в монастырь. Расстояние от дер. Редемское до монастыря было больше 100 верст. Монахи меня с собой не брали, но посоветовали матери моей привести меня к ним в монастырь, попросить там игумена монастыря и тот примет меня в монастырь. Мне было 9 лет отроду. Это было в 1894 году и мать повела меня пешком в Адрианов монастырь. Монастырь этот находился в 5 верстах от гор. Пошехония, Ярославской губ. 4 дня шли мы с матерью пешком в монастырь. На пятый день пришли и сразу же пошли к игумену. Мать научила меня, чтобы я как только придём к игумену поклонился бы ему в ноги, что я и сделал. Игумен был высокий с большой седой бородой, как только он вышел в прихожую комнату его квартиры /кельи-покои/, так я и мать оба упали к ногам игумена, с просьбой принять меня в монастырь в качестве ученика-послушника.

Игумен благословил нас и велел матери отвести меня в школу и сказать учителю школы, чтобы он принял и оставил бы меня жить и учиться в школе. Учитель сначала не хотел оставлять меня в школе, но видимо мать упросила и его. И я остался в школе, а мать пешком пошла обратно домой одна. Итак, с этого времени началась моя самостоятельная жизнь на чужой стороне.

В монастыре кормили сытно. Правда кормили рыбными щами, супом и кашей, оставшейся от обеда монахов. Спал я на нарах в спальной комнате школы. Никуда не ходил, а постоянно жил и учился в школе. Мать оставила мне две рубашки и двое штанишек. Я поочерёдно менял их в бане. А стирать не стирал. В результате все мое белье было грязное и поползли по мне вши. Увидели это ребята, сидевшие рядом со мной за партой и показали учителю. Учитель Константин Иванович Любомудров спросил меня хожу ли я в баню? Я ему ответил – хожу; а белье меняешь? – меняю; а куда деваешь грязное? – на чердак под лестницу; а откуда берешь чистое? – из-под лестницы с чердака. Кто тебе стирает белье? – Никто. Тогда учитель дал мне записку и послал меня к прачке в Адриановский поселок к тетке Феоне. Снес ей я свое грязное и вшивое белье. Она выстирала его и вышпарила и с тех пор я ходил чистенько, как дома.

В монастыре жилось неплохо. Кормили хорошо, даже лучше, чем дома. Монахи любили меня, давали мне в праздники денег и часто угощали черствыми просвирками. Там я окончил 3 класса церковно-приходской школы с похвальным листом. Экзамен был в школе гор. Пошехонье.

Помню, что я часто читал в церкви так называемые «Часы» - псалмы по книге перед обедней. И за всенощной читал шестопсалмие. Подавал игумену посох. Одевали для этого на меня стихарь. Это такая же цветная, сшитая шелком и мишурой одежда, как у дьякона, только маленького размера. Подавал попу – иеромонаху кадило. Все это меня очень интересовало. По совету одного из монахов я из монастыря ушел домой к матери. Это было в 1896 году. Учитель меня обещал взять с собой в другой город, как способного ученика, чтобы там учиться в двухклассном училище, но я не пошел, а послушал совета монаха и ушел без спроса учителя домой.

Обратилась в Областной архив с просьбой предоставить данные о моих предках: - Сначала попросила дать мне материалы переписи населения 1897 года, зная место проживания моего прадеда. Не передать волнения, когда листая толстые книги, я вдруг нашла переписной лист его семьи. Там всё подробно указано про всех членов семьи.-Выписав даты рождения родителей моей бабушки (которая в момент переписи была ребёнком), я написала заявку в Архив о предоставлении мне интересующих меня сведений уже о родственниках предшествующего поколения.Надо отдать должное работникам Областного Архива. Они подготовили выписки из книг Кладбищенской церкви, Соломбальского Преображенского Собора, Таможни с указанием дат и родственных связей (услуга платная).-После этого проанализировала все записи, вычислила годы рождения, сосчитала возраст всех, кто представлен на этой фотографии. И вот что получилось (буду перечислять по возрастному признаку):

- Сидит на стуле справа «старенькая бабушка» Наталья Васильевна Федотова, жена унтер-офицера. Родилась в 1840 году. На фотографии ей 77 лет.-Слева на стуле «молоденькая бабушка», дочь Натальи Васильевны и унтер-офицера Федотова Филиппа Ивановича. Её звали Марфа Филипповна Федотова. Родилась 1 июля 1857 года. Хржановской она стала, выйдя замуж за Германа Ивановича Хржановского. Родители Германа — Ян Хржановский (ссыльный поляк) и русская Анна Ильинична. В то время Польша входила в состав Российской Империи, бунтарей после восстания высылали на задворки России, в частности к нам на Север в Архангельскую губернию. Сведений о том, какого сословия Ян, нет. Он даже не числился в наших церковных книгах. Однако, сын Яна закончил Шкиперские курсы и зарабатывал потом письмоводством. Отчество Герман получил Иванович, сословие — мещанин. У Германа в браке родились 2 дочери: Марфа и Мария. На этом фамилия Хржановских по нашей родословной ветке закончилась, потому что и дальше рождались только девочки..
- На фотографии вверху симпатичная молодая женщина одна из дочерей Германа — Марфа Германовна. Здесь ей 27 лет, Фамилия по мужу Кулебакина. Это моя бабушка, добрейшей души человек, спокойная, немногословная. Первый у неё родился мальчик,но ещё в младенчестве задохнулся соской. Вторая родилась девочка Лида. Каким образом Марфа Германовна оказалась в Петрограде не могу сказать (видимо уехала за мужем). Муж там служил, был отчаянным забиякой. Шла Первая мировая война. То ли Кирилл проигрался в карты, то ли за какую-то другу провинность, но был отправлен в штрафбат и убит. Двадцатипятилетняя вдова Марфа Германовна с 2-х летней дочкой вернулась в Архангельск. Замуж она больше не выходила, посвятила себя воспитанию дочери.У дочери тоже родились девочки — Светлана и Марина. Их отцы погибли во Вторую Мировую войну. В течение пяти (!) поколений потомков Германа рождались только девочки. Мальчик родился один у Светланы, но и у него потом в браке появились две девочки. Такая же ситуация и в других ветвях родословной. У второй дочери Лидии (Марины) - девочка. У потомков второй дочери Германа Марии появлялись мальчики, но они или были бездетны, или у них потом рождались всё равно девочки. Как будто какой-то рок висел над семьёй (так было в династии Романовых в период царствования Петра I). Какая уж тут мужская линия родословной!

И вот уже я, дочка той девочки с игрушкой в руках, во главе семейного клана.

-Вверху я, Спорова Светлана Евгеньевна,(здесь мне 70 лет),-во втором ряду мои дети: сын Николай и дочь Юлия,-внизу внучки: по краям дочери сына Настя и Света, в центре дочь моей дочери Арина.


Но… у одной из моих внучек (Светланы) родился мальчик — мой правнук Саша, которому на данный момент уже 16 лет, и в других ветвях у всех в последнем поколении рождаются мальчики. К настоящему времени 4 ветви родословной замыкают мальчики. Так что всё может измениться. Я очень довольна проведёнными поисками: Безымянным бабушкам извлечено из истории имя. Восстановлена связь времён на протяжении восьми поколений, выявилась роковая тенденция, которая видимо завершилась

1972 год. Я – математик, студент Ленинградского университета, Удовольствие от постижения теорий, формул, теорем, от преодоления еще одного барьера время от времени грело мою душу. Но нередко вселялась растерянность и смятение в облаках непонятного. Значит, работая мозгами, потерял логическую нить, дал слабину.

Но вот зимняя сессия сдана, гора с плеч. Все забыть, впереди – радость. Я еду в Рощино, в зимний спортлагерь ЛГУ «Дружба». Зима выдалась на зависть щедрая: снега много, мороз до – 22 ^о. ослепительное солнце играет блестками на белом пологе, Порой на белом одеяле светились разноцветные лучики радуги. Одноэтажные корпуса. В комнате, куда меня поселили, восемь человек, с разных факультетов. В этом одно из преимуществ питомцев университета -- универсантов: братство представителей самых разных, порой непредсказуемых, наук, Но мне запомнился парень из другого вуза, из мединститута, общение с ним запало на всю жизнь.

Так и представляется: Вася, облокотившись о никелированную спинку кровати, рассуждает, спорит, рассказывает. От него на всю жизнь я запомнил постулат медиков: функция рождает орган.

Мы говорили о жизни в разных вузах, о книгах, музыке, вечерах. В столовой на стенде появлялся распорядок дня. Матч по минифутболу, зимнее ориентирование, поход на оз. Зеркальное на 22 км. Пора брать лыжи в кладовой! Дома я катался тогда на полужестких креплениях, а тут мне выдали пару лыж с жесткими, с ботинками. Класс!

Наша комната наполнилась кислым запахом мокрой кожи и смолы. А еще – свежего снега и ветра. Каждый день практически каждый из нас надевал лыжи и, пройдя несколько десятков метров, уходил в украшенный снежными лапами лес. Дремучий лес готовил нам пологие спуски, крутые подъемы и укромные тропы; на полянах ели разбегались, уступая ослепительным солнечным лучам. Я втыкал палки в наст и замирал, слушая, подставив лицо лучам, шуршание падающих с ветвей комьев и писк одинокой птицы. Появились анонсы групповых выездов. Я участвовал в тренировочным походе на 15 км.

И вот объявили поход в зверохозяйство «Приморское» на 25 км. После завтрака инструктор собрал нас, сосчитал – и в путь. Еще старшеклассником познав секрет упругого накатистого лыжного шага, я задорно скольжу по ровной лыжне; согнув ноги, скатываюсь на спусках, елочкой взбираюсь на пригорках. Падал, коль на спуске неожиданно появлялся поворот, отряхивался – и вновь догонять. Оборачивался и посматривал – кто меня настигает сзади? Несколько раз мы вставали передохнуть. И снова я размеренно махал палками, отталкивался то одной, то другой рукой, пружинисто накатывался в шаге, летел по ослепительной лыжне. Торопиться не надо. У летчиков есть такое понятие «крейсерская скорость» -- это когда оптимальное соотношение затрат энергии и к набранной скорости. И все работает как часы. Но мы шли уже не один час, усталость стала давать о себе знать.

И вот – остановка. Зашли в чернеющий бревнами деревенский дом, на лавке сидит бабушка и прядет веретеном из кудели. Как интересно! Мне всегда было близко новое, радовали моменты, когда мир открывал свои потаенные грани.

Пить-есть в походе? Я всегда был против этого. Да, что-то в рот взял. На зверюшек в клетках мы смотрели спокойно: чувствовалась усталость. Дорога домой сладка, но поворот, спуск, поляна уже не радуют: усталость ватным грузом наполняет руки и ноги. И тут спасает навык и терпение, полученное в занятиях плаванием и бегом. Привычно отталкиваюсь руками, передвигаю ногами, но пружинка уже не так сильна. Глаза все равнодушнее взирают на красоты зимнего леса. Только домой! Впереди маячит брат по походу, сзади подгоняет еще один брат – значит, надо передвигать ногами, не стоять, идти.

И вот мы на протоптанных дорожках лагеря снимаем лыжи. Смертельно устал! Стряхивать налипшие наледи на брюках нет сил. Обед давно прошел, но как нас встретили по возвращении! Сразу привели в столовую, накормили, горячий борщ, второе. Что может быть вкусней! Теперь лечь, поспать, если получится.

В лагере я познакомился со студентом-механиком с нашего факультета Александром Снисаренко. В очках, неторопливый, приветливый. Он владел гитарой, пел бардовские песни, разбирался в рок-музыке. Классный парень. Нас с Сашей раз вместе назначили на кухню в наряд чистить картошку. Ничего, что мне, привыкшему дома к картофелечистке, дали длинный кухонный нож. Приспособился. Своя манера снимать стружку с клубня у меня выработалась давно. Зачищаешь бочонок: сначала длинные лепестки снимаешь с боков, потом короткими срезами шапку и низ клубня. Не гляди, что получается подольше, чем у других, главное – делай свое дело, и пусть другие говорят что угодно (из древних). С Сашей беседовали на самые разные темы, так всегда случается -- общая работа сближает.

В один день объявили первенств лагеря по лыжам на 6 км. Как водится, я ввязался в драку! Старался, бился на лыжне, но пришел последним. Правда, трое парней сошли с дистанции.

Окончание лагерной смены было отмечено вечером-огоньком. На танцах, превозмогая собственную робость, подошел к скромно стоявшей у стены девушке. Русые гладкие волосы. Пригласил. Познакомился с Люсей Ручновой с филфака. Люся была из провинции, жила в общежитии. Она подкупала кротостью, простотой, искренностью. Мы, взявшись за руки, в лунную зимнюю ночь вышли на безмолвную дорогу за лагерем. Серебряный диск в черной вышине, по обочинам запорошенные ели и осины, таинственные тени под ветвями. Скрип снега под нашими ногами. Тут много слов не надо: лучше слушать тишину.

Место рождения: Ленинград

Родилась я в 50-е годы прошлого века. Повезло же многим нашим современникам шагнуть из 20 века в 21век! А еще мне повезло в том, что родилась я в лучшем городе планеты Земля - в Ленинграде, в центре города, на улице Бронницкой. Здесь я пошла в школу № 325 Фрунзенского района. Как мы жили? Хорошо!

Это была коммунальная квартира, состоящая из трёх комнат. В одной жили мы: папа, мама и я. В другой семья моей тети - Сетковой Александры Михайловны, а в третьей – просто добрые соседи: Павел Степанович и Мария Тимофеевна Гусевы. Все готовили еду на общей большой кухне. Муж моей тетушки, дядя Костя, частенько пёк блины и угощал всех нас. А как ловко это у него получалось! Никакого ножа, лопатки не требовалось, чтобы их перевернуть. Он, словно жонглёр в цирке, ловко подбрасывал сковороду вместе с блином, который переворачивался и приземлялся на свое место, но уже другой стороной. Блинов выпекалось много. В глазах 7-8 летней девочки это была целая стопка высотой сантиметров 50. А как по - другому? Ведь угощались все, кто живет в квартире, и кто пришел в гости.

Дверь из кухни выходила прямо в парадную, где узкие, крутые ступеньки устремлялись на верхние этажи, а три ступеньки вниз - к двери, ведущей во двор. Жили мы на первом этаже. А другая парадная была со стороны улицы Бронницкой. Но мы всегда пользовались парадной со стороны двора.

Двор! Боже мой! Милый двор детства моего! Окна всей нашей квартиры выходили сюда, во двор-колодец. Но каким большим он казался тогда! Помню, мама с папой купили мне тогда двухколесный подержанный велосипед. Дядя Костя учил меня кататься на нём по Клинскому проспекту. Бронницкая улица пересекается с ним. Посередине проспекта был неширокий бульвар (и сейчас он есть). А по обеим сторонам этого бульвара весной высаживали белые цветы (может быть, душистый горошек). Какой был дивный аромат… Так вот, научившись кататься на этом велосипеде, я продолжала «гонки» по двору. Присоединялись друзья- одноклассники (я уже училась в начальной школе). Ездили по кругу, имитируя трамвай. Подъезжали к условной остановке, называли номер трамвая. Кому «нужен» этот маршрут, тот пересаживался на велосипед. Вот примерно так проходила эта игра.

А еще в нашей квартире жила кошка Пушка. По узкому длинному коридору нашей коммуналки я катала эту кошечку в игрушечной коляске. Пушка – общая любимица. Понятно. Не было сухих кормов, и она была всеядна. По-моему, даже арбузом её угощали. Пушка очень домашняя. Знала квартиру и познавала мир только из кухонного окна, которое выходило во двор– колодец.

Ещё помню сад «Олимпия». Это был зеленый «оазис» среди старых ленинградских многоэтажных домов. Что касается, говоря современным языком, «шопинга», то неизменной популярностью пользовался Фрунзенский универмаг. Много товаров, хороших и разных, там продавалось. Недалеко от универмага, на другой стороне была булочная, где продавались ВКУСНЕЦКИЕ пирожные. Выбор-то был невелик: трубочки с кремом, тортик бисквитный с розочками, чем-то вкусным пропитанный, -были желанным лакомством. И, конечно, не каждый день.

Клинский проспект упирается в Московский проспект. По нему проходила демонстрация в майские и ноябрьские праздники. И в рядах демонстрантов был мой двоюродный брат Сергей. Он играл на трубе. Всей квартирой мы шли на этот перекресток, ждали, когда появится колонна трубачей. Предварительно просили, чтобы он встал в ряд ближе к нам, к зрителям. И говорили Сергею: «Ты нам подмигни, когда нас увидишь». Всё было строго. Но, как правило, именно на этом участке пути он играл на инструменте – не отвлечься. Но всё-таки подмигнул однажды, помню. И стоял крайним в ряду, близко к нам, к зрителям. В руках демонстрантов были шарики, цветы, сделанные из бумаги и прикрепленные к настоящим веточкам.

Закончилось дошкольное детство. И вот – первый класс. 1-ый Б класс 325 школа Фрунзенского района. Моя первая учительница Валентина Валентиновна Смирнова. Строгая была, не скрою. Но от школы мы не уставали. И вечерами с подружками Галей Королёвой и Ниной Ефимовой играли «в школу». И «класс» был в нашем коммунальном коридоре. Устраивались вокруг старого сундука. Делали как будто школьный журнал, где выставляли оценки. Вели «опрос» учеников. Играли долго, с интересом. Никто из взрослых в игру не включался. Не требовалось вмешательство взрослых. Нам, семи - восьмилетним девочкам, хватало фантазии, сил, терпения организовать игру, сделать её сюжет интересным. Других игр, кроме игры «в школу», пожалуй, и не помню. Не знаю, к сожалению, ничего о судьбе моих подружек, а я без раздумий после 10-го класса поступила в Педагогический институт им. Герцена и стала учительницей, кем работаю уже не один десяток лет. В нашем роду не было учителей, никто не наставлял на этот путь. Вот так сама заразилась этой профессией на многие годы.

В школе № 325 я проучилась 2 года. И когда перешла в 3-й класс, пришлось уйти в другую школу, № 99 Выборгского района, по месту жительства. Нам дали желанную квартиру! Отдельную!

Однокомнатная, в пятиэтажном доме. На нас троих была эта квартира: мама, папа и я. Сколько было радостей!!! Сколько гордости за то, что папа получил от государства отдельную квартиру. Он работала тогда в пожарной части, что на Загородном проспекте. Наши многочисленные родственники жили в Ленинграде пока еще в коммуналках. Говорили папе: какое выпало ему счастье получить жилье в зеленом районе города. Сколько родни собиралось на наши любимые праздники в однокомнатной квартире. И хватало всем места. А праздники мы действительно любили. 1 мая, День Победы, 7 ноября. Частенько говорили: «Встретимся на майские. Встретимся на ноябрьские». Мы переехали в Выборгский район, а на Бронницкой, в коммунальной квартире, остались наши соседи. Правда, семья моей тети переехали на Верейскую улицу, где комната в коммуналке была больше. А на Бронницкой все комнаты были длинные и узкие. Говорили, комната-чулок. Получив отдельную квартиру, мы всё равно каждый выходной приезжали в наш старый район.

Я до сих пор храню в сердце воспоминания о детстве, о нашей коммуналке. И люблю приезжать туда, погулять по знакомым улицам, подышать этим воздухом. Обязательно зайти в наш двор-колодец, поднять голову и увидеть голубой квадрат неба, ограниченный четырьмя высокими, старыми домами. Когда-то в детстве этот двор казался большим. Где мы, как я уже писала, катались на велосипеде. Ну, а сейчас глаза взрослого человека смотрят с сожалением на окна, свет в которых не выключается весь день: темно, лучи солнца не попадают.

Да, двор действительно «сузился» до размеров колодца. А наша квартира? Дверь в парадную имеет кодовый замок. А на месте окна нашей комнаты -дверь. Дверь в небольшое кафе. Как-то захожу туда, за стойкой - девушка. В витрине - пирожки, булочки, салаты. Осмелилась тихонько сказать: это наша бывшая квартира, мы здесь жили. Думаю, что она не совсем меня поняла и усомнилась в точности моей реплики. А я купила чай, пирожок, села за столик и про себя подумала: вот попила чайку в своем доме, где я родилась.

Приезжая в этот район, район моего детства, я не допускаю суеты, мимолётности. Это очень значимая для меня поездка. А всего-то 20 минут езды на метро. Но я как будто заряжаюсь доброй энергией и как будто попадаю на другую планету. Планету моего детства. Оттого, что туда приезжаю нечасто, каждая поездка - это маленький праздник, который мне приносит только положительные эмоции. И из этого города детства я возвращаюсь в Выборгский район, который тоже стал родным. Родным настолько, что не променяю его ни на какой другой.

Хочется, чтобы у каждого человека были теплые воспоминания о своем детстве, юности. Хочется, чтобы из жизни не уходили доброта, взаимопонимание. Чувство долга, ответственности за тех, кто рядом. Хочется, чтобы люди любили свой город, любили друг друга и помнили, что у каждого из нас есть Родина, а мы её дети.

Любите ли вы Италию как люблю её я?

Нет, не так. Италию любить несложно. Особенно, если хочешь прослыть культурным человеком. Как сказал кто-то там: «У культурного человека две родины — его и Италия».

И — ах, ах, ах!.. Ах, Венеция! Милан! Рим! Флоренция!- перечисляйте дальше, если не лень.

Сикстинская, Уффици, Микеланджело, Джотто — ах, ах, ах! Как, не были?! Не видели?! Что же вы! Каждый культурный человек…

Наверное, я не слишком культурный. Да, я всё это видела. Почти всё. И в каждом из этих городов у меня есть любимые места (кроме Милана — его я просто не люблю, хотя собор там невероятный; но только там меня пытались обокрасть трижды за день!).

А люблю я юг Италии. И вечная моя любовь — Неаполь.


И снова — ах, ах, ах! Возмущённо.

— Он грязный!


Не видела чистых городов в Италии даже на севере. Это не Австрия. И не Швейцария.

— Там преступность!


А вы знаете, какой город на первом месте в Италии по преступности? Милан. Следом любимый русскими отдыхающими Римини. Где-то рядом Рим.

Неаполь за серединой, скорее, ближе к концу.

И это абсолютно свободный город, не заточенный (извините за сленг) под туристов.

Прогуляйтесь вечером по Испанскому кварталу. Не бойтесь. Как сказал нам хозяин отельчика в районе Монтесанто: «Вам-то чего бояться? Вы же из России».

Там жизнь. Когда нет закрытых дверей, а просто занавески. Окна тоже открыты и, проходя, можно наблюдать как семьи ужинают, смотрят телевизор, разговаривают.


И такие запахи от этих итальянских ужинов, что, капая слюной, бежишь на виа Трибунале (улица), чтобы купить вкуснейшую пиццу и выпить кофе с языкопроглотительными и пальчикооблизательными ромовыми бабами.

Иначе не выжить.


Вкуснее нет нигде. В Италии нет, не говоря уже о мире.

Архитектура? Искусство?

Ну, не Рим — столица, не Флоренция- Медичи.

Зайдите в церковь Джезу Нуово, если обратите на неё внимание. Я застыла у порога. И не уйти было несколько часов.


Или в капеллу Сан Северо. Видели, как мрамор становится прозрачным и невесомым? Или пемза — сетью грехов?

Да просто погуляйте. Найдите улицу Спакканаполи (её, правда, нет на карте) и пройдите через сердце города. И оставьте своё — там.

И не бойтесь.

Вы же из России.