На Выборгской стороне одной из старейших является 139-я школа. Не так давно двое выпускников школы 1954 года выпуска пришли в свою alma mater.

Владислав Леонидович Богоявленский и Николай Алексеевич Власов поступили в мужскую 139-ю школу в военном 1944 году. Они одногодки: родились в 1936 году. Школа тогда находилась на ул. Жукова, д.17. Богоявленский жил в доме 23 по Кондратьевскому пр. (угол ул. Жукова), а Власов – по адресу Кондратьевский пр., 40 (Кондратьевский жилмассив). Вот что они рассказали.

-- Когда мы учились в младших классах, нам, чтобы дойти до школы, приходилось преодолевать баррикаду, которая была сооружена параллельно Кондратьевскому почти на углу ул. Жукова еще в блокаду. Были свалены бетонные надолбы, металлические крестовины. Здание школы на ул. Жукова представляло собой букву Т, в дворовом флигеле располагался спортивный зал.

Не так далеко, на Лабораторном проспекте, многие годы располагалась войсковая часть (она там до сих пор находится), по ней в войну активно стреляли фашистские орудия. А с территории части в темное время вырывался луч прожектора, светивший по самолетам.

У семьи Богоявленских во время войны на Полюстровском проспекте между пл. Калинина и Чугунной ул. был свой огород, Однажды Владислав шел с мамой на огород, и тут улицу пересекает колоссальная стая крыс. Пока грызуны не прошли, двигаться дальше нельзя было.

До школы Н.Власов ходил в «очаг» -- так раньше называли детский сад. Путь в сад нередко перегораживали замерзшие трупы ленинградцев. Коля просил маму перенести его через препятствие, переступить сил не было. У Н.Власова отец был директором совхоза «Красный выборжец» (находился на Кондратьевском пр.). Семье дали квартиру в двухэтажном деревянном доме на Полюстровском пр., в районе Чугунной ул. В день 8 марта 1942 года Николай со старшим братом (на пять лет старше) играли дома у окна. Мать лежала на кровати, а в этот день она предложила детям забраться на плиту: всюду холод, дрова кончаются, но недавно топили, плита еще теплая. Только мальчишки вышли на кухню, раздался страшный удар. В дом попал снаряд, его осколками прошило четыре квартиры. Над головой мамы буквально в 15 см – попадание осколка. Мать в панике бросилась вниз, но потом вспомнила про детей – вбежала в дом и откопала их из-под штукатурки. В результате обстрела семья Власовых лишилась жилья. В военкомате предложили выбирать любую квартиру в Кондратьевском жилмассиве. Мать выбрала самую маленькую комнату в коммуналке: ее легче протопить. Военкомат поставил в комнату печь-буржуйку. Здесь семья Власовых прожила до 1974 года.

Директором школы после войны был математик Григорий Исаакович Соминский, участник войны, прихрамывавший на одну ногу. Литературу преподавал Николай Алексеевич Макаров, преподавал он интересно, все его слушали. Причем и дисциплину ему удалось наладить, и с чувством юмора у него все нормально было. К примеру, обращался Макаров к сидящему за первой партой Власову: «Ну как дела, Николай Алексеевич?» -- И слышал в ответ от тезки: «Нормально, Николай Алексеевич». Физику давала Софья Каменская, химию – Антонина Ивановна Хлопина. Физкультуру вел Оскар Петрович Наруск, а ботанику – Антонина Ивановна (…).

Экипировка школьника той поры -- противогазовая или полевая офицерская сумка, доставшаяся от отца в качестве портфеля. Писали чернилами, выводили вставочкой и в ней металлической перо, обязательно № 86 или рондо, пером «уточка» нельзя было писать. Одевались кто во что горазд, но все семьи получали талоны на одежду из американской помощи. Пиджаки, кофты, обувь – все это было вполне приличным.

Гордостью школы была механизация подачи звонков: директор, как подойдет время, нажимал кнопку, по этому сигналу нянечка тетя Зина била ключом в рынду и открывала окно (если звонок с перемены, дети гуляли летом на дворе). А гулять было хорошо: рядом со школой на ул. Жукова был плодовый сад.

Послевоенное время было сложное, много беспризорников, и ребята того времени были еще те проказники. К примеру, приносит ученик в класс спортивный пистолет Марголина. Возится с ним на уроке, и тут случайно раздается выстрел. Учительнице плохо, она в испуге спрашивает: «Что случилось?» -- «Да это дрова в печке треснули» -- успокаивают озорники. Кстати, в школе на чердаке был оборудован тир. Однажды Власов принес в школу карманные часы, точнее, только корпус часов, набитый бумагой. И положил в карман, привязав, как полагается джентльменам, но не цепочкой – длинной-длинной бечевкой. Учитель Макаров спрашивает: «Николай Алексеевич, не скажите, который час?». Власов тащит-тащит, конца веревке нет. Все поняли, что это попытка протянуть время. Учитель за это выгнал Власова за дверь. Были и другие «подвиги». Так, гроза Кондратьевского проспекта хулиган Женька Храбров пришел раз в школу в бегашах – беговых коньках. Мол, ничего иного из обуви дома нет, не осталось.

На вызов родителей к директору полагалось идти с портфелем. Однажды класс наказали, всех заперли в школе. Ребята долго не раздумывали: все как один выбросили портфели в окно.

В мае 1954 года перед выпуском многие десятиклассники закинули свои дневники через забор предприятия, с которым соседствовала школа – НИИПП (НИИ полимеризационных пластмасс). В 10-м классе при выпуске было четыре медалиста. Золотую получил Гулидов, а серебряную – Богоявленский.

В параллели с нашими героями учился Сергей (…), который потом стал 18-кратным чемпионом СССР и 2-кратным чемпионом Европы по стрельбе. Вообще ребята в школе талантливые были. Игорь Шпагин (его отец работал начальником цеха на заводе КИНАП), к примеру, потом пел в ВИА «Дружба» с Эдитой Пьехой. Позже он изменил творческое направление, стал оперным вокалистом и даже проходил стажировку в Театре оперы и балета им. Кирова.

Школьные вечера мужская школа проводила совместно с женскими школами: со 147-й (была на Пискаревском пр.) и 150-й.

Мальчишкам запомнилась казнь за военные преступления восьмерых немецких пленных 5 января 1946 года на площади Калинина – единственная публичная казнь в 20-м веке. Народу собралось видимо-невидимо. Власов смотрел действо с крыши Калининского универмага вместе с Сашей Клементьевым, а Богоявленский в этот день находился в толпе.

В Кондратьевском жилмассиве (Кондратьевский пр., 40) был свой клуб, на его сцене после войны выступали известные артисты: Н.Черкасов, К.Шульженко, С.Преображенская. Там же крутили кино. Киномеханик обычно оттягивал начало сеанса («подождем – может кто-нибудь еще придет»), ему из зала свистели: «Сапожник! Включай!». А 9-10 мая 1945 году в кинотеатре «Гигант» показывали снятый во время войны, в 1944 году, советский фильм «В 6 часов вечера после войны». «Вы не представляете, что творилось в зале. Все плакали», -- вспоминает Богоявленский.

На Кондратьевском проспекте дальше, ближе к Богословскому кладбищу жили табором цыгане, они жгли костры, плясали. Была там и баня, ее называли «цыганской».

А как сложилась последующая судьба наших героев?

В.Богоявленский: «Многие мои родственники работали на ГОМЗе (этот завод вошел в объединение ЛОМО). Я закончил Ленинградский электротехнический институт им. Ульянова (Ленина), после окончания в 1960 году пришел в НПО «Авангард». Дошел до должности начальника отдела. Занимался изобретательством, имею несколько авторских свидетельств. В настоящее время работаю начальником штаба ГО предприятия».

Н.Власов: «Я поступил в Ленинградский сельскохозяйственный институт (ныне аграрный университет). После окончания вуза занимался при облисполкоме приемом зарубежных делегаций. Затем 25 лет проработал в ЦНИИ «Электрон», дошел до начальника отдела».

Хочется рассказать о народном артисте СССР Кирилле Юрьевиче Лаврове.

Это было в шестидесятых годах, я заканчивала школу. Театр я всегда обожала, занималась в драмкружке в ДК имени Горького. В то время мы жили на Старо-Петергофском проспекте в одном доме и даже подъезде с актрисой БДТ Валентиной Талановой. Двор наш был глухой и одному ходить вечером страшновато. Она пригласила меня приходить на спектакли и ждать её после окончания. Когда я ожидала её в коридоре, возле артистических уборных, мимо проходило много артистов, но всегда здоровался и улыбался Кирилл Юрьевич.

Прошло три года. Я стала студенткой ЛИТМО (сейчас университет ИТМО), занималась общественной работой и, когда мы весной организовывали конкурсные факультетские вечера, предложила пригласить в кафе «Голубой огонёк» (была такая форма общения с интересными людьми) К.Ю.Лаврова. Мне удалось узнать номер телефона в репетиционной комнате БДТ, и я позвонила. Кирилл Юрьевич подошёл к телефону, я, волнуясь, изложила цель звонка. Он доброжелательно меня выслушал и – невероятно! – обещал прийти.

Накануне я ещё раз позвонила, а на следующий день встречала его в дверях института. Кирилл Юрьевич поздоровался за руку, тепло улыбнулся. Я провела его внутрь.
Сначала был конкурсный концерт студентов на сцене актового зала, который шёл примерно полтора часа. Всё это время я сидела рядом с Лавровым в зале на первом ряду и периодически давала ему пояснения о происходящем на сцене. Он удивил меня вопросом - встречались ли мы раньше. Я напомнила про свои ожидания в коридоре театра. Поразительная память!

Кирилл Юрьевич посмотрел весь концерт и похвалил нас. Затем мы перешли в аудиторию, где был «Голубой огонёк». Сели за столик с кофе. Студентов было очень много, не всем хватило места. Лавров рассказывал о театре, о себе, о гастролях в Канаде, из которых они тогда только вернулись.

Мы приготовили немного денег, положили в конверт – хотели отблагодарить. Но он категорически отказался их брать, сказал: «Я со студентов денег не беру». Ну, конечно, мы подарили ему цветы.
Всё прошло замечательно!

Я думаю, эту необыкновенную встречу до сих пор помнят все, кто тогда присутствовал.
А через несколько месяцев нашу институтскую агитбригаду пригласили выступить в детской больнице имени Раухфуса. Мы поднимаемся по лестнице, а навстречу нам актёры БДТ, видимо, закончившие выступать: Лавров, Кузнецов и Штиль. Увидев нас, Кирилл Юрьевич остановился, представил нас своим коллегам: «Это мои друзья, студенты ЛИТМО, у которых я недавно выступал», пожал всем руки, расспросил, почему мы тут. Все студенты были тронуты такой встречей, её теплотой и искренностью.

Спустя много лет, примерно в начале восьмидесятых, я работала в Обществе любителей книги, где удалось организовать цикл лекций «Книга и роль». Первым, конечно, я пригласила выступить Кирилла Юрьевича. К тому времени он был очень популярен, исполнил много ролей в кино, но верным остался театру: сыграл ведущие роли в спектаклях «Три сестры», «Горе от ума», «Ревизор» и многих других, но был таким же скромным и приветливым. Когда мы встретились, он сказал: «А я помню вас и тот институтский вечер». Я была потрясена. Какое уважительное отношение к людям! Более искреннего и светлого актёра я за свою жизнь не встречала.

Кирилл Юрьевич Лавров ушёл из жизни в апреле 2007 года на 82 году.

«Бог нам дарит, Бог рассчитывает какой длины будет твоя жизнь, а вот какой ширины, широты – это от тебя зависит» - сказал наш, тоже любимый, актёр Александр Абдулов.

И закончить мне хочется словами Марка Твена:

«Танцуй так, как будто на тебя никто не смотрит.

Пой, как будто тебя никто не слышит.

Люби так, как будто тебя никогда не предавали

и живи так, как будто Земля – это рай».

Я узнала о существовании сестры, когда мне было 10 лет.

- Тома, мне надо поговорить с тобой серьезно – произнес папа.
Лицо его и вправду было очень серьезным. У меня душа ушла в пятки. Я стала лихорадочно вспоминать свои прегрешения. «Узнал, что мы вчера опять карбид взрывали? Или что прыгали с Таичкиного дома? Или что рыбачить на камни ходила?»
Но то, что я услышала, вообще никак не укладывалось в моей голове. Оказывается, у меня есть сестра! Взаправдашняя и почти родная! Пусть наполовину, но родная. Папа у нас один, а мамы разные.

Папа еще что-то рассказывал. О том что был ранее женат. Что она, Зоя, была его первой школьной любовью. Но оба были с характерцем (именно так и произнес, с характерцем) и поэтому то встречались, то расставались. Потом, после войны, они все-таки поженились и в 1951 году у них родилась дочка, Тамара. Но ужиться так и не смогли. И в 1953 разошлись окончательно. Зоя не пускала папу даже близко на порог. Он очень тосковал по дочке, но сделать ничего не мог. Правда один раз пытался ее выкрасть, но ничего не получилось. И в 1954 году папа уехал из Омска в Касли, где к тому времени родители достраивали дом.
Но это все было не так важно. Почти у всех моих подруг были старшие братья и сестры. У меня не было. Я не знала, как жить в семье, когда ты не один. У моей лучшей подруги были старшая сестра Верка и младший брат Коляй. Нашкодит кто-нибудь один – накажут сразу всех троих. Дадут родители какую работу на день, а они не сделают. Верка ремня получит – старшая. Та потом Лидке подзатыльников надает от злости. Ну а Лидка Коляю напинает. На следующий день все трое наказаны, дома сидят, а я у них вдоль окон по завалинке хожу. Мне тоже без них на улице скучно. Мне Лидка за сестру была.

А тут такая новость - у меня есть своя сестра! Мало того, у меня оказывается есть племянник Димка. Племянников у моих подруг точно не было!

Папа достал фотографию. Там была девушка с короткой стрижкой, хитрым прищуром глаз и упрямо выдвинутым подбородком. Потом, в четвертом классе на уроке труда, я сделала из картона рамку для фотографий, поместила там это фото и поставила на комод. В общем я была рада-радехонька. Родители облегченно вздохнули. Они боялись, что меня это не обрадует, что я буду ревновать.

А мне хотелось побыстрей с ней познакомится. Но пока возможности такой не было. Она жила в Омске, у нее маленький ребенок. Меня десятилетнюю никто не отпустит. Папа про Омск и слышать ничего не хочет. И завязалась у нас с сестрой переписка. Особенно мне нравилось, что на конверте в строчках «кому» значилось - Тамаре Валерьевне, «от кого» - от Тамары Валерьевны. Фамилия только у нее уже была другая, не как у меня. Но ведь много лет до этого она была полной моей тезкой. В этом было что-то особенное, ни на кого непохожее.

Бабуся к общению отнеслась прохладно. Наверное, она больше никого не могла любить кроме меня. Во всяком случае она как-то никогда не говорила, что она испытывает к Тамаре, а ведь та была ей такой же внучкой, как и я.
Мама моя тоже спокойно восприняла нашу переписку. Надо отдать ей должное, она никогда не ревновала папу ни к прошлой жизни, ни к первой жене, ни к проявившейся первой дочери своего мужа. И в дальнейшем, когда Тамара с мужем и детьми приезжали к нам, была к ним добра и приветлива.

Из писем Тамары мы узнали, что она все время росла с бабушкой, а мама ее меняла одного папу за другим. В 18 лет Тамара вышла замуж за Мишу. Родился Димка. И когда тому исполнился год Миша ушел служить в армию. Тамара осталась с сынишкой одна. Чтоб сын не забывал отца, Тамара рассказывала ему, какой папа солдат и показывала на фотографию за дверкой серванта. Через год Миша приехал на побывку, Димка, увидев в дверях незнакомого дядю с ревом бросился к матери. Та подхватила сынишку на руки: «Ну ты чего? Это же твой папа». Димка отрицательно закрутил головой: «Неть. Папа тут» - и показал пальчиком на фотографию. И еще дня три на вопрос: «Где папа?» поворачивался к серванту. Демобилизовался Миша, когда Димке было уже почти три года. А весной 1973 у них родилась Маринка.

Когда подросли дети, Алексейцевы, такая сейчас фамилия была у Тамары, собрались к нам приехать в гости. Не помню, одна Тамара ехала или с детьми и Мишей. Не помню, потому что встреча наша так и не состоялась.

Это был май или июнь 1979г. Еще зимой была договоренность, что омичи приедут в гости. Я была рада больше всех. Столько лет только по письмам и фотографиям я знала ее. Потом пришла телеграмма, из которой явствовало, что едут они до Свердловска. Ехали не все, ехали только Тамара с Димкой. Мы с папой на своих Жигулях должны были встретить их на вокзале в Свердловске. Мы краем уха слышали, что сейчас свирепствует эпидемия ящура. Но нам вроде ничего не угрожало. Мясо на рынке не продавалось. Предупреждения о том, чтоб не покупали мясо у частников, было в местной газете и вроде даже какие-то плакаты мелькали. Мы и не предполагали, что ящур помешает нам встретить гостей. Ну в общем в день приезда с утра пораньше мы с папой выдвинулись в дорогу. До границы со Свердловской мы доехали за час. А там блокпост. Милиция стоит. Военные. Поперек дороги бетонные блоки лежат. Мы даже подумали, что опять какой-нибудь зэк из колонии сбежал. Они частенько бегали. И тогда в определенных местах милиция останавливала автомобили, заглядывали в багажник, а на пригорке лежали военные, держа автомобиль под прицелом. Но на этот раз никто никуда не сбегал. Оказывается, из-за эпидемии ящура сообщение между Челябинской и Свердловской областями было закрыто. И никакие доводы, что гости едут из Омска, что надо встретить, не виделись никогда, дочь, сестра. Ничего не действовало. Стражи порядка были неумолимы. Нас предупредили, что и лесные дороги все под контролем, прорываться бесполезно. Мы развернулись и поехали домой. А Тамара, выйдя из поезда и не обнаружив встречающих, поехала на автовокзал. Там тоже выяснила что автобусы в Челябинскую область не ходят, вернулась на вокзал и на ближайшем поезде вернулись в Омск.

Мы невесело ехали обратно. Папа был озабоченный и хмурый, я ругала врагов, которые, конечно же, были виноваты в заразе. Ясно же что только диверсия и больше ничего. И только потом, много лет спустя я узнала, что это была никакая не эпидемия ящура. Эту эпидемию называют Уральским чернобылем. Факт вредительства не озвучивается, потому что если бы это было так, то советское руководство не преминуло бы раздуть эту теорию. А так была тишина. А было ЧП у военных, занимавшимся бактериологическим оружием, в Свердловске. В результате выброса заразилось много свердловчан. Но об этих подробностях мы тогда не знали

Долгожданная встреча состоялась через год, в 1980 г. Из Омска приехали Миша, Тамара, Димка, Марина и… Сережа. Ему к тому времени было 9 месяцев. Омичи, помня прошлогоднюю историю поехали через Челябинск. Я их встречала. Без приключений не обошлось и на этот раз. Когда я прибыла на вокзал, то выяснилось, что поезд опаздывает. Вначале было написано, что на 10 часов. Я с вокзала не уходил, думала, что вдруг уйду, а тут что-то поменяется, вдруг каким-нибудь чудом нагонит. Когда стало ясно, что прибытие откладывается на 16 часов ушла ночевать к подруге. И только на следующий день поезд прибыл. Поезд опоздал на 20 часов. То есть, когда я была в Челябинске на вокзале, они еще из Омска не выехали. Опоздание поездов в то время было не редкостью. Особенно если он был плацкартным, пассажирским и ехал, например из Владивостока. Стоило поезду где-то сбиться с расписания, его начинали останавливать дальше, пропуская вперед стратегические поезда. В августе стратегическими были составы с зерном. Телефонов не было. Речь даже не о мобильных. А об обыкновенных. Мне никак было родителям не сообщить, где мы, как мы и почему не приехали.

В общем на следующий день я стояла на вокзале и ждала поезд. Внимательно вглядывалась в толпу прибывших. Ведь я впервые всех видела. Удивительно, но меня узнал Миша. И он утверждал, что именно, потому что мы похожи с сестрой. Хотя мне так не казалось.
В Касли мы приехали к вечеру. Конечно же все уже волновались. Но, мне кажется, сейчас бы уже сходили с ума. А тогда просто ждали и недоумевали. Дома стало сразу шумно, многодетно, суетно. То и дело соседи заходили то за солью, то за укропчиком, то еще за какой надобностью. Всем было интересно посмотреть на вдруг откуда-то свалившуюся дочь Валерия. Посмотреть, как там Аля реагирует. Родня пришла на следующий день. Они-то все знали, для них не было неожиданностью ни существование Тамары, ни ее приезд. Но это был обычай, если приехали гости, надо собрать за застольем всю родню.

Гостили они с неделю. Я подружилась с Мариной, ей было 6 лет. Потом, когда ей было лет 13 она приезжала в Москву на три дня ко мне. Сережа был смешной. Ходить еще не умел, шустро ползал, но сидя, ловко подгребая ногами. Родители пытались его приучить просится писать в горшок. Но у него это не получалось. И каждый раз ему тыкали в нос мокрые колготки. Помню раз он шустро уполз за дверь и затих. Ну что такое, когда затих ребенок, объяснять никому не надо. Шкодничает, значит. Я захожу за дверь, а он описался, снял колготки и носом в них тыкается. Он думал, что это такой ритуал, так положено: пописал – нюхай мокрые колготки.

В 1988году Мы с Сашкой проходили практику на строительстве Богучанской ГЭС. Обратно ехали на поезде и на два дня заехали в Омск. К списку детей еще добавилась в 1983г. Любаша. И все они жили в однокомнатной квартире гостиничного типа. Вся мебель была складного-раскладного типа. Обеденным столом служила ножная швейная машина с тумбой. Когда обед заканчивался, машинка складывалась и становилась тумбой-столом, за которым по очереди дети делали уроки. Тамара и муж работали Омском нефтеперерабатывающем заводе и стояли в очереди на квартиру.

Любые отношения надо поддерживать. Письмами, приездами и любым другим способом. Тут налетели лихие 90-е. Сначала письма как-то доходить через раз стали. Потом в суете и колготне того времени начали отвыкать писать. А может потому, что у меня все-таки не было этого чувства родственности, родного плеча. В общем связь наша прервалась. Совсем недавно в Одноклассниках я нашла племянников. Всех четверых. От них я узнала, что Тамара с Мишей разошлись. Тамара живет с Димкой и его семьей. Все женаты-замужем. Куча внуков.

Первые туристические поездки заграницу у нас стали возможны в 70-е годы, причём только в страны социалистического лагеря. Более-менее легко можно было съездить в Болгарию.

Весной 1974 года мне повезло. Я смогла купить путёвку в Югославию, а эта страна отличалась от других, так как в ней строилась несколько иная, чем в СССР модель общественного развития, там например не проводилась коллективизация сельского хозяйства. Отбор кандидатур в группу был строгий, но меня пропустили: член партии, замужняя, морально устойчивая. Перед поездкой с нами провели беседу. Рассказали, чего нельзя делать, какую одежду нельзя надевать. Но зато сказали, что шорты считаются уместной одеждой. У нас в то время шорты в наших северных районах категорически никто не носил, особенно женщины, да ещё почти сорокалетние, каковыми были туристки в нашей группе. Тогда и брюки были ещё неприемлемой одеждой для женщин. Ну что делать, ведь едем заграницу! Убилась, но повезло, нашла голубые махровые шорты.

Обменяли рубли на 290 динаров. Что на них можно было купить, мы не имели понятия, но надеялись, что-нибудь «отхватить», ведь у нас в стране в то время в магазинах ничего не было (я не говорю о Московских магазинах).
Прилетели в Черногорию, поселились в пяти километрах от города Бар в отеле на берегу Адриатического моря. Группа северян 3 июня вышла на песчаный морской берег, солнце, тепло, на завтрак давали клубнику (совсем как в юмореске Жванецкого: когда у вас первая клубника? В 6 часов утра). Ближайшая цель - загореть как можно сильнее. За 2 часа обгорели сразу и сильно. Никакого крема для загара тогда и знать не знали. На кефир или сметану динары тратить жалко.

Кстати в шортах ходили только русские. Когда покачивая крутыми бёдрами сорокалетняя туристка проходила мимо югославских мужчин, слышно было, как говорят: «Русский дама». Ещё русских узнавали по причёскам «хала» (они тогда были в моде у наших женщин).

Пришлось пропустить 2 дня, не загорать. Сходили в горы к стенам древней крепости, сходили в соседний город Бар в магазины. То, что мы увидели в магазинах, повергло нас в шок. В продовольственных магазинах полно колбасы и всяких продуктов (мы даже не смотрели, экономили деньги). А в промтоварных? Ой, смотрите, очередь! Подошли ближе, а это наши образовали очередь, бьются за сервизами. Да, у нас это был дефицит. Пошли дальше. Целый зал швейных и вязальных машин! Я чуть не упала в обморок, потому что уже несколько лет мы не можем купить никакую швейную машинку. О вязальных тогда вообще ещё не знали. Полки ломятся от вожделенного хрусталя! Купила корзиночку из прессованного хрусталя (все брали и я взяла).

Нас периодически возили на экскурсии по памятным местам. Теперь стыдно сказать, но в пору повального дефицита в стране, наша цель всегда была одна: магазины. Надо нахватать как можно больше дефицитных товаров, чтобы оправдать поездку. Да и в самом деле всё казалась сказкой. Босоножки на платформе! Боже, и во сне такое не приснится, и не по блату, и не у фарцовщиков, а даже уговаривают купить! Моток дефицитного мохера стоит столько же, сколько бутылка пива. То ли пиво так ценится, то ли мохер уже не ценится. Купить! Говорят, что синтетика выходит из моды. И правда, югославы что-то всё в натуральном х/б ходят. Но у них жарко, а мы ещё не насладились синтетикой, которая не мнётся и легко стирается Вот на прилавке лежит кримплен, чёрный, дешёвый. Ну, возьму хоть на юбку. А кофточки: «лапша», батник из тончайшего трикотажа (на груди планка, концы у воротника длинные). Подростковая футболка с таким шикарным автомобилем не груди. Оказалась сыну маловата, но он всё равно носил всё лето. В общем похватала, что позволил размер кошелька.

Югославия в общем-то славянская страна. Некоторые слова даже похожи и можно догадаться по смыслу. Но это сходство сыграло шутку с нашей руководительницей. Эта дама лет шестидесяти, инструктор райкома партии, ездила, чтобы приглядывать за нами.

Например, мы остановились, с восторгом разглядывая изделия народных ремёсел. Этот момент запечатлён на фотографии. Она нам грозит пальцем: «Негоже советскому человеку восхищаться чем-то не нашим». И мы ведь не возмущаемся, а виновато смотрим, как бы не сообщила куда (см. фотографию). А там повсюду звучала такая музыка! Я не скажу что наша плохая, но та – другая. И однажды в кафе под такую музыку мы с югославами пустились в быстрый танец (какой-то очень современный подвижный). Вечером с нами была проведена беседа о неподобающем поведении

Так вот насчёт схожести языков. Эта руководительница уставала с нами. Однажды без сил она зашла в магазинчик, чтобы купить кофе и потом в отеле заварить и выпить. Чтобы её точно поняли, она спросила: «Кафу есть?» -«Да, да» - «Растворимый?»- «Да, да». Взвесили в пакетик. Она пришла домой, дрожащими руками раскрыла пакетик в надежде напиться кофе. Оказался сахарный песок, кафу по-югославски.

Конечно, мы любовались красотами этой страны: горы, старинные крепости, город Цетинье на границе с Турцией, уникальный Дубровник, где проводились всемирные кинофестивали. Когда во время югославских событий рассказывали, что Дубровник бомбят, я очень переживала. Как можно разрушать такую красоту.

Следующая поездка заграницу у меня была через много лет. Магазины уже не интересовали, потому что и у нас всё есть.

Сегодня в родном городе проходила мимо магазина Культтовары. Он один из немногих сохранил своё расположение и специализацию. А в детстве для меня (да и для всех детей города) - просто «Игрушечный». Мы подолгу могли стоять у его уличных витрин, рассматривая не всегда доступные игрушки. Так, я долго любовалась немецкой куклой с паричком, а не с пластмассовой причёской, как у моих кукол, в зелёном платье с золотыми пуговицами и закрывающимися глазами. Я называла её артисткой. Каково было моё счастье, когда я получила её на день рождения! Назвала её Леной.

Сейчас редко увидишь ребёнка, завороженного магазинной витриной. Есть другие источники притяжения детской заинтересованности.

Да и отношение к игрушкам отличается от того, что было 50-60 лет назад. В гостях у одной милой пятилетней девочки я насчитала 41 куклу. Имен у них не оказалось. По словам хозяйки, некоторые имели определённую принадлежность: Барби, OMG, Бэби бон и пр. Многие были просто «беспородные» и безымянные.

Моя первая кукла была попеременно то девочкой, то мальчиком. Хотелось иметь и того, и другую, а кукла была одна. Поэтому и имени было два – Коля и Люба. Голова, руки и ноги Коли-Любы были сделаны из прессованных опилок и покрыты розоватой глянцевой краской. Они крепились к тряпичному туловищу. Зафиксировать определённое положение рук и ног ещё не представлялось возможным. Когда кусочки краски откалывались от головы, и появлялись опилочные раны, я закрашивала их цветным карандашом – лечила куклу.

Потом появилась уже пластмассовая кукла Наташа. Это был большой пупс, существовавший в двух вариантах – как младенец, с чуть согнутыми ногами и изогнутыми ступнями и, как у меня, – с плоской ступнёй и выпрямленными коленями. Моя могла стоять. Внутри полого туловища находилась специальная конструкция из проволоки и резинок – руки-ноги-голову можно поворачивать и фиксировать. Я вижу иногда фотографии моих ровесников с такой куклой.

Были куклы-голыши чуть меньшего размера – Галя и Люся. Одну из них мне принесли в инфекционное отделение больницы вместе с журналами «Весёлые картинки». Тогда вовсю печатались истории про весёлых человечков. Ну, а обратной дороги из инфекционного отделения для передач (какую бы они ценность ни представляли) нет…

С куклой Олей я уже не играла как малышка. Я училась примерно в 3-4 классах и осваивала шитьё. Оля была уже из другой пластмассы – тяжёленькая, гладкая, ровненькая, без имитации складочек и суставчиков. Каких только нарядов мы с подружкой не шили своим куклам: юбки и платья, пальтишки, костюмчики для фигурного катания (советские фигуристы – на вершине мировой славы!), даже карнавальные костюмы и обувь! Этап освоения женского рукоделия – создание моделей от кутюр.

Была и обожаемая немецкая кукла-артистка Лена! Её можно было держать за ручки, смотреть в живые голубые глаза и переворачивать со спины на живот, чтобы услышать мелодичное «ма-ма»…

Чем больше ребёнок, тем меньше куклы. Когда нам было лет 11-12, в моду вошли «пупсики». «Достать» их было делом нелёгким. Чем-то средним между обычной куколкой и маленьким пупсиком была моя пластмассовая кукла Алёна с круглыми голубыми глазами. У неё уже была мебель, и даже набор для уборки: маленькая метёлка, швабра и ещё что-то на специальной подставке.

Кроме кукольных людей у меня были две любимые куклы-обезьянки. Пластмассовый Митька – традиционная пустотелая кукла с резиночно-проволочным устройством внутри. Одна рука согнута – держит банан. Подарил его папа, когда мне исполнилось три года. Семейная история гласит, что мама, увидев этот подарок, воскликнула: «Куда такую страхоту принёс, ребёнок испугается!» Митька стал моей любимой игрушкой. Однажды на него наступили. Пластмассовая голова треснула. Часть её отколовшегося верха пришлось выбросить. Митька ещё довольно долго существовал с открытым черепом. Когда ползущие вниз по голове трещины сделали травму несовместимой с жизнью, Митьку похоронили в мусорном ведре. Я очень плакала…

Другую обезьянку – Федьку – мне подарили папа с братом. Когда мы гостили в Ленинграде, они отправились на первомайскую демонстрацию. Меня не взяли, объяснив моим не совсем подходящим возрастом. В утешение был принесён Федька – твёрденький, но обклеенный коричневым плюшем, с розово-желтоватой мордочкой. Задние лапки (или ножки?) поджаты. Передние лапки (или ручки?) вытянуты вперёд. Федька опирался на них и делал кувырок, подбросив компактное округлое тельце. Так он быстро двигался вперед. Думаю, многие мои ровесники вспомнят такую заводную обезьянку.

А вот мягких игрушек у меня в детстве не было. Непременный атрибут детства в художественных произведениях – плюшевый мишка. У меня почему-то не было ни зайки, ни мишки, ни собачки. Единственного мишку я получила уже довольно взрослой пионеркой. В нашем школьном детстве бытовала переписка со сверстниками из других (чаще социалистических) стран. Когда девочка Регина из Ростока спросила в письме, что бы я хотела на память, я искренне ответила. Так вместе с синим пионерским галстуком ко мне из ГДР приехал желтый пушистый мишка. Когда он пропал уже у моей дочери в детском саду, я неподдельно горевала…

Летом 1900 года в погоне за заработком я отправился в г. Рыбинск, придя в город зашел в трактир, попил чаю и пошел на базар-рынок, где встал и ожидал кто предложит мне работу. Подошел ко мне мужчина и спросил: что парень, рядишься? – да ряжусь. Порядись ко мне гребцом на лодку, работа не тяжелая. Условия подходящие, до Петрова дня дам тебе 10 руб. до Петрова дня было два месяца, это значит по 5 руб. в месяц, дешевато, но никто больше не подходил и не рядил меня. Я, боясь, чтобы не остаться без работы решил на первое время, пока ознакомлюсь с городом поступить к нему на эту работу и дал свое согласие работать гребцом на Волге. Условия были такие: питание хозяйское, спать на мешках из-под муки, вставать в 4 утра, и выезжать на лодке торговать: хлебом, булкой, табаком, спичками и другой разной мелочью. Для этого был продавец. На лодку натянут брезент. Он сидел в корме лодки, а я на носу. Он торговал, а я кричал: «Хлеба, саек, хлеба!!» и греб веслами, спускаясь вниз по Волге. На Волге было много больших баржей и малых лодок, нагруженных зерном, мукой и другими товарами. Рабочие этих барж и были нашими покупателями. Иногда крикнут, эй! Хлеба, саек давай сюда! Подъедешь, прицепишься к барже, а он купит один коробок спичек и кричит, отчаливай больше ничего не надо. Так целый день ездим между баржей и предлагаем свои товары.

В течение дня несколько раз спустишься вниз по Волге и поднимешься снова вверх по Волге. Когда едем вниз по Волге, тогда только и торгуем, а вверх поднимались так: я вылезаю на берег и тяну лодку чалочкой, а он сидит в лодке и рулит, чтобы она выехала близко к берегу. Если увидим, что идет буксирный пароход м тянет несколько баржей вверх по Волге, то мы свяртываем свою чалку, я сажусь в лодку и спешим к пароходу, чтобы прицепиться сзади баржи. Так удавалось нам использовать попутчика буксирного парохода несколько раз в день. Поднявшись вверх по Волге, мы отчаливаем от баржи буксирного парохода и снова кричим: Хлеба, саек, хлеба! И продолжаем торговать, чем больше раз поднимемся вверх и спустимся вниз по Волге, тем больше продадим товара. Барыши от продажи шли хозяину и, очевидно, этому продавцу, который работал на одного со мной хозяина. Я, кроме зарплаты 5 руб. в месяц никакой прибыли не имел. Кроме мозолей от весел.

Проработал две недели благополучно, а потом произошел такой случай: увидели мы, что идет буксирный пароход вверх по Волге и тащит три баржи, а сзади, как правило, причалена большая лодка, называемая «Завозня», мы по примеру прошлых раз и поехали причалиться к этой задней Завозне, но не успели причалить к барже, чтобы постепенно спуститься к завозне и притормозить ход своей лодки, которую несло по течению воды, а пароход свой груз тянул вверх по Волге. Получалась двойная скорость и нашу небольшую сравнительно лодочку подмяла под себя завозня. В нашу лодку заплеснуло порядочно воды и сломало кочетки, между которых лежали мои весла. Я ухватился за нос завозни и очутился под ней в воде. Наша лодка отошла в сторону, и наш продавец кричит: Спасите! Я тону и малый тонет! Он сидел в лодке, наполовину наполненной водой, а я от усталости рук отпустился от лодки завозни и меня понесло по течению Волги. Карабкался, как только мог. Тонуть очень не хотелось, но кричать не мог. Слышал голос продавца, видел баржи и разные лодки, но берега видно не было. Силы с каждой минутой ослабевали, и я решил больше не карабкаться, а опуститься, надеясь, что вода меня сдержит, но как только прекращал болтать ногами и руками, так сразу погружался в воду, и ничего кроме неба видно не было. Слышу плеск весел, мне подают весло, но ухватиться за него у меня не было сил, и я весло отпустил, напрягая силы, чтобы еще немного продержаться на поверхности воды. В мыслях мелькнуло, вспомнил свою мать, бабушку Ксению и подумал, что если мне удастся остаться в живых, то я буду таким человеком, чтобы никого и никогда не обидеть. Буду идти по тропинке, по которой ползет червяк, так я его перешагну, чтобы не наступить, т.к. и он тоже хочет жить на свете, как и я.

Но этого данного мысленно своего обещания в минуту гибели, конечно, не сдержал.

Ко мне подплыл молодой парень на лодке, который подавал мне весло и взял меня за воротник и вытащил к себе в лодку. Я просил его, чтобы он поскорее высадил меня на берег. Он привез меня к лодке, называемой «нефтекачалка», там меня обсушили, и я пошел к своему хозяину, заявил о расчете. Он не хотел меня отпускать и говорил, чего ты испугался, подумаешь беда большая, что искупался в Волге, мало ли бывает: конь о четырех ногах, да и то иногда спотыкается, но я слушать больше не хотел, давай мне расчет и только.

Хозяин был вынужден дать мне расчет, и я его получил. При расчете мне причиталось получить с хозяина около двух рублей, но он мне их не отдал, а высчитал с меня за утопленные мною при аварии рукавицы, там же я утопил свои сапоги с широкими княжескими голенищами и уплыла моя фуражка. В результате остался без сапог, без фуражки, безработным и без денег.

После этого я пошел и поступил на работу на мельницу к Галунову подметалом на 5-й пол /пятый этаж/ к россевам. Условие было такое: зарплата 3 руб. в месяц, питание хозяйское, спать на нарах, нары двухэтажные. Размещались в помещении барачного типа. На обед варили щи и кашу. Кашу и хлеб разрешалось маслить льняным маслом сколько твоя душа желает. Масло стояло в бидоне на полу, а рядом с бидоном стоял другой такой же бидон порожний и вот кто хочет подходи бери черпак масла и обливай кусок хлеба этим маслом над порожним бидоном, когда все масло таким способом перельют в порожний бидон, тогда ставят этот бидон и начинается перелив из этого бидона обратно в только что освободившийся бидон. На дне обоих бидонов скапливалось очень много хлебных крошек до густоты. Все это было очень негигиенично и грязно, каждый наливающий себе на хлеб попутно в этом же масле мыл и свои грязные руки.

Проработал я здесь один месяц и ушел. Меня не отпускали, задерживали выдачу зарплаты, т.к. существовал такой закон. При поступлении выдается расчетная книжка, в которой было написано условие работы. Если поступающий на работу проработал больше двух недель, то сам он уйти не имел права, так как бы этим он дал свое согласие работать как бы, заключивший с хозяином КОНТРАКТ – своего рода договор. Хозяин имеет право любого рабочего в любое время года уволить, а рабочий обязан проработать не меньше ОДНОГО ГОДА. Я ушел со скандалом. Не стал слушаться дневального по подметанию полов, тот меня пытался поколотить, я вырвался из его рук и на мне оказалась разорвана рубашка, которая послужила поводом мне к получению расчета.

Расчет получил - и снова безработный. За время работы на мельнице Галунова я узнал от ребят где работают мои односельчане, мои ровесники, и зарабатывают так много, как говорила мне моя мать, то есть по 8, 9. 10 руб. в месяц. Оказывается, они работают на кирпичном заводе на реке Шексне, у Медведова. Поехал и я туда к ним и меня приняли на работу в качестве «вагонетчика» - возить сырой кирпич из-под пресса по сараям на вагонетке. Работа не так тяжела, как грязна. Условие: зарплата 8 руб. в месяц, обед и хлеб – хозяйский, спать на нарах, на соломе или на сене, что достанешь сам. Обед выдают на «десяток», кругом болота, очень много комаров. Обед готовили из недоброкачественного мяса – вонючий, обедали под навесом на улице. Одолевали комары в течении всего дня и ночи. Комары попадали в суп, в щи. Перед сном, вначале жгли сырое сено или солому, напускали полную барачную комнату дыма и ложились спать в дыму на нарах, и только тогда можно было уснуть. Без дыма в комнате, несмотря на физическую усталость всего организма, уснуть было невозможно – комары не давали покоя. Вонючее мясо - от него получались вонючие щи и суп, который я есть не мог. Покупал на свои деньги молоко от кадрового рабочего- машиниста, и ел молоко с хлебом или булкой, пил чай внакладку и, видя скупость своих сверстников, поддразнивал их, говоря: Павел Иванович чаек внакладочку попивает, одна голова не бедна, а и бедна, так одна. Это было мое излюбленное изречение. Как мои земляки односельчане, так и я сам, назывались сезонными рабочими. Кадровыми рабочими назывались те рабочие, которые работают на этом заводе круглый год – лето и зиму. Настала осень, комаров меньше стало, да и кирпичи медленно сохнуть стали. Нас, сезонников, начали сокращать /т.е. увольнять/ с работы за ненадобностью. Так как я поступил последним из числа моих односельчан, то меня и сократили раньше их. Получив расчет, я купил себе одни только брюки и с ними поехал домой, а деньги, которые там заработал там же их и проел на молоке с булками, да на сахарном песке.

Приехали и эти ребята домой. Началась осень, пошли мы все на беседу в деревню Чурилово неподалеку от дер. Жеветьево. Там девицы стали спрашивать нас, парней, кто сколько заработал за лето, т.е. за летний сезон. Ребята хвастались своими заработками один перед другим, один говорит 50 руб., другой 60 руб., третий 70 руб., а мне и говорить было нечего. Так как пол-лета я проболтался впустую, а другую половину лета проел на молоке и сахарном песке с булкой. Узнав об этом, мать девушки Марфы Шановой, с которой я начинал дружить, категорически запретила ей дружить со мной. Мать Марфы говорила своей дочери в присутствии всей беседы, что лучше камень на шею, да в воду, чем дружить с таким парнем, у которого ни кола, ни двора, да и сам никуда, не может деньги заработать. Моя Марфа стала уходить с беседы, как только девки запоют песню, чтобы я вышел в кружок, так Марфа кладет пряжу на скамейку, и сама чуть не бегом выбегает из избы вон. Она знала, что я буду приглашать в кружок со мной только ее, а ей запрещено идти в кружок со мной ее матерью. Отказаться, очевидно, ей было неудобно, а может быть и не хотела, да и идти боялась, вот она и решила от меня убегать. Шановы жили хорошо, даже можно сказать зажиточно, их было три или четыре сына, один и сейчас еще жив – это Григорий Федорович Шанов, который приходит ко мне и считает меня своим другом. Он хромой, а я был очень беден.

В этой же деревне Чурилово жила бедная девушка круглая сирота Анна Андреевна СУМЕГИНА. Жила она с дедушкой, да слепой бабушкой. Дедушка с внучкой Аннушкой ходили по миру, иногда она ходила и с бабушкой за поводыря. Собирали милостыню и этим кормились. У них не было ни земли, никакой скотины во дворе. Жили они только по милости добрых людей на собранное ими подаяние. Когда Аннушка подросла так пошла в люди нянчить детишек в нянюшки, за пустячную плату зерном или мукой. Позднее пошла уже в работницы и работала у попа в работницах, где приходилось и коров кормить, и доить. Кур кормить, и за огородом ухаживать, и белье стирать. Словом, делать все, что заставят -безотказно выполнять. Она была мне ровесница по возрасту и по материальному благосостоянию. Вот она-то мне и сказала, что Марфа от меня бегает, прячется и в кружок со мной идти не желает. Ей запрещает её мать. Я и спросил Аннушку, а ты бы пошла со мной в кружок, она говорит пошла бы, а бегать не будешь? – не буду. Да чего ей было бегать, если её саму-то почти никто не брал в кружок из-за ее бедности. Ребята тоже разбирались в девицах по их материальному благосостоянию. Парень побогаче, так и девку берет тоже из богатой семьи. Уж таков был обычай при капитализме. Вот и я решил завести дружбу с Аннушкой не на шутку, а всерьез и надолго. Здесь же, на вечеру, я ее спросил: пойдешь за меня замуж? Она дала мне свое согласие, и я начал ее считать с тех пор своей родной женой, только оставалось дождаться времени, когда нам обоим исполниться по 18 лет. Она мне поверила в сказанное мною о женитьбе полностью и отнеслась ко мне очень по-дружески. Мы с ней стали близкими и родными друзьями. Пришло лето, был праздник Успеньев день /15 августа по старому стилю/ я вместе с другими ребятам из дер. Живетьево пошел в Чурилово гулять, где встретил Марфу и Аннушку, первая из них по-прежнему избегала встречи со мной, а вторая угощала меня яблоками и была приветлива ко мне как друг. Мы вдвоем с Тимофеем Агафоновичем ЖАРКОВЫМ решили остаться ночевать на Чурилове, он с Шурой РЫЖЕВОЙ, а я с Аннушкой. Ночевали мы на сеновале, в пологу. Аннушка очень стеснялась соседей в пологу, и между нами ничего не было, а Тимоха с Шурой возились долгое время, и наводили меня на размышления непристойные молодому парню. Утром, когда мы с Тимохой уходили, то Аннушка сказала мне, приходи еще только без Тимохи. Я ее предложение выполнил с большой охотой и приходил к ней раза два. С тех пор мы были близкими друзьями. Пришла вторая зима, а кормиться мне было нечем. Моя мать и посоветовала мне снова идти в монастырь, где я был ею направлен в школу. Я послушался совета матери и пошел снова в Адрианов монастырь, там меня приняли и дали мне работу – исполнять обязанности сторожа школы, в которой я раньше учился, но учитель был уже другой.

Прожил я в монастыре около ДВУХ лет, писал письма Аннушке, а она писала мне и так мы с нею вели переписку. Мне уже было около 18 лет. Это было в 1903 году. Получил я письмо от Аннушки, в котором она мне пишет: «Приезжай, женись и бери меня - по деревне ходят слухи, что ты приходил ко мне на сеновал и ночевал со мной, а бабы это видели и рассказывают всем». Мне стало очень жалко Аннушку, что она и так-то бедная, да еще пошла такая плохая слава про нее, и тем более, что эта слава была из-за меня. Я и решил из монастыря уйти. Пришел домой к матери, а она как набросится на меня с руганью, зачем я ушёл без ее согласия из монастыря. Спрашивает меня, зачем ты пришел домой и без тебя нам есть нечего, а тут ты еще нахлебником пришел, не жилось тебе там в хорошем месте. Я ей сказал, что я приехал жениться. Она спрашивает: - На ком же? Я ей сказал про свою невесту, а она говорит, что она уже занята, с нею играет питенбур Андрюха Агафонушкин Фарков, т.е. брат того Тимохи, с которым я ночевал на сеновале. Мне это показалось правдоподобным, потому что его мог познакомить его брат и порекомендовать, как уже искушенную мною. Пришел я на беседу в Чурилово, там встретил Аннушку и Андрея и увидел, что действительно Андрей в кружок приглашает ее. Мне это стало обидно, но Аннушка сказала, чтобы я пришел к ней в избу. На другой же день я пошел на Чурилово и договорился с Аннушкой о женитьбе на ней, но денег на свадьбу ни у меня, ни у нее не было.

Был праздник, зимняя Никола, я находился в Редемском у бабушки Аксиньи, пошел на беседу, но мне там не сиделось, и я решил пойти пешком, напрямки по полю в Чурилово, по снежному настилу. Пришел в деревню и прямо к ее избе. Окна были завешаны занавесками я услышал, что кто-то там есть и решил стучать в двери. Вышла ее тетка, она же ей и крёстная, и спросила меня, кто там? Я сказал Тетушке – это я, откройте мне, а она не открыла мне двери, а пошла и говорит Аннушке. Иди, открывай еще жених идет. Услышав такие слова, я понял, что мать моя говорила мне правду об Андрее. Аннушка открыла мне дверь, и я вошел в избу, там за столом сидел Андрей. На столе стояла сороковка с начатой распивать водкой и закуска. Аннушка налила мне рюмку водки и подает мне, на выпей! Я от обиды ей сказал, угощай его, я пить не стану, не хочу, сыт и т.д. она, немного думая, подносит эту, не выпитую мною рюмку, Андрею, и он берет ее и выпивает, а я остался, как говорят, с носом. Тетка заметила, что я обижен и потчует меня закусить, но я упорно ничего не беру и не ем, ссылаясь на то, что я не хочу, тогда тетка говорит: - Нет ты хочешь, но сердишься, ты можешь сердиться на Анну, а на меня-то тебе сердиться не на что. Возьми хоть яичко, да съешь от меня. Я взял от тетки яйцо и положил его в карман, но есть его не стал. Пришло несколько человек девушек, я хотел уходить и пригласил с собой Андрея. А он говорит - я еще посижу. Я ему говорю, ты может быть ночевать здесь останешься? А дедушка с печки и говорит – Нет, ребята, идите домой, здесь у нас не ночлежный дом; и я вышел вон из избы первым. За мной вышли и девушки и начали мне наговаривать про Аннушку, восхваляя меня, что я еще не такую найду и не надо к ней привязываться. Я вынул из кармана дареное теткой яйцо и бросил его под крышу дома, стоявшего рядом с избой Аннушки. Андрей на улицу не вышел, хотя он тоже собирался выйти вместе с нами. Я решил вернуться к Аннушке и снова калитка уже была заперта. Я постучал, мне открыли калитку и я вошел и увидел, что Андрей снова сидит за столом и уходить не собирается. Мне было очень обидно и жалко потерять Аннушку, т.к. знал, что Андрей все равно на ней не женится. Я не ушел, пока не вышел из избы Андрей, а на второй день пошел к ней и стал договариваться о свадьбе, и мы с ней договорились. Чтобы жениться, нужны были деньги. По наследству моего отца была продана его изба на Нечёсове, и моя доля денег была положена в сберегательную кассу, всего было 25 руб., другие 25 руб. взяла моя бабушка – мать моего отца себе, а на мою долю был сельским сходом назначен опекун, мой дядя по отцу Новиков, как его имя не помню. Пошел я к своему дядюшке опекуну за получением моих наследственных денег, оставшихся от продажи его избы. Дядюшка меня отговорил жениться до тех пор, пока не отслужу в армии. Я послушал своего дядюшку и деньги получать не стал на женитьбу.

Пришел домой без денег. Мать стала настаивать на то, чтобы я женился, из тех соображений, что девица бедная и я ее своим сватовством опозорил. Мне стало снова жалко Аннушку, и я вторично пошел к дяде за получением моих денег. Расстояние от дер. Нечёсово до дер. Живетьево было около 18-20 км., тогда считали верстами. Во второй раз дядюшка снова сумел меня уговорить, чтобы я не женился, и я снова пришел без денег, тогда моя мать пошла вместе со мной, это было для меня в третий раз, и мы получили деньги на свадьбу, и я женился. Получил я денег 32 руб. Купил своей Аннушке пальто за 12 руб. и справили свадьбу. У меня осталось денег немного. Жить было не на что, а по миру ходить молодожёну было неприлично, да и подавать, пожалуй, что никто не будет, и я решил поехать в Питер на заработки. Жену оставил дома, у бабушки с дедушкой. Приехал в Питер, пришел к своему дядюшке Андрею просить определить меня на какую-либо работу, но он мне в этом помочь не пожелал или не мог, не знаю. Дал мне 1 руб. денег и посоветовал пойти на Петроградскую сторону, там снять уголок и искать себе работу. Я так и сделал. Денег у меня осталось от дороги 2 руб., да дядя дал мне 1 руб., стало три руб. Нашел я уголок за 1 руб. 50 коп. в месяц. Спать вдвоем на одном топчане. Деньги за квартиру хозяйка квартиры потребовала уплатить вперед за месяц. Отдал паспорт свой в прописку – это стоило 1 руб. больничного сбора, да 10 коп. за прописку паспорта, а всего 2 руб. 60 коп. Осталось у меня моих денег 40 коп. Тогда я сказал – в Питере живу, квартиру снял и паспорт прописал!

В этой квартире было много рабочих, размещенных по топчанам по углам, в числе которых было большинство строители и ремонтники дорог. Один из рабочих предложил мне пойти с ним работать на постройку, и я пошел в поденщину 60 коп. в день – таскать на носилках кирпичи от сломанной стены театра Неметти. Проработал я около месяца, работа кончилась, и я перешел на другую работу, чинить мостовую, тоже поденно 70 коп. в день. Выковыривать булыжники ломом, отбрасывать их в сторону с дороги, взрыхлять землю, подсыпать песку и снова подбрасывать булыжники к рабочему месту мостовщика, потом, когда он выложит- подсыпать щебня по замощенной улице и трамбовкой утрамбовывать мостовую. Труд был для меня очень тяжелым и оплачивался мало. Кончилась и эта работа, тогда я поступил на постройку нового дома. Таскать кирпичи на чердак для отепления дома, кирпич половье /половинки/ таскал в рогоже на спине. На квартире, где я проживал, приехал меня навестить мой дядюшка Андрей Антонович Сказкин. Хозяйка квартиры отозвалась обо мне очень хорошо. Она ему сказала, что парень неиспорченный. Ей было почему-то меня жаль, что, по ее мнению, я в этой среде легко могу испортиться. Дядюшка выслушал ее и прислал мне телеграмму: «Павел, приезжай в Гатчино. Сказкин». Ехать мне было не в чем, одежда была рваная и грязная. Пошел я на рынок и на заработанные деньги купил себе пиджак, поношенные сапоги и рубашку. Оделся и поехал в Гатчино к дяде Андрею. Там он меня устроил в дворцовый сад чернорабочим в оранжереи. Там летом я копал землю лопатой, таскал навоз, песок, цветочные горшки, мешал землю с песком, расставлял цветы по стеллажам и много другой разной работы, а зимой заготовлял дрова и топил теплицы. Носил воду садовнику для поливки цветов и сам поливал их.

Работа была чистая, постоянно на воздухе и мне это дело нравилось. Жил я в общежитии, спал на волосяном матраце и под хорошим одеялом. В общежитии было все чисто, особенно по сравнению с тем уголком, где я жил в Питере. Жалование было 16 руб. в месяц. Обед готовили рабочие сами в складчину, выходило по 5-6 руб. в месяц за обед, ужин и два раза пили чай. К чаю иногда приносили яблоков из сада. Разрешалось брать падаль /упавшие на землю/ яблоки. Жена жила в деревне, я ей высылал деньги на хлеб, а потом она мне сообщила, что она беременна. Я снял комнату в подвале в домах Лытникова купца за 4 руб. в месяц и выписал себе в Гатчино свою Аннушку. Приехала она ко мне в Гатчино, пошли мы с ней к дяде Андрею, а тётка увидела мою Аннушку и расхаяла ее, говорит мне: Павлуха, да чего ты взял такую, нет у нее ни красы, ни фигуры, да и ростом маленькая. Я и сказал своей тетушке, что я разведусь с ней, тогда моя тетка начала мне говорить обратное. Погоди вот она родит, тогда у нее и краса появится и фигура будет хорошая, а она баба не глупая. Красота приглядится, а ум то пригодится. С лица-то не воду пить, живи дружно - раз женился, так надо жить, а не людей смешить. Таковы были наказы тетушки Ульяны Ильиничны Сказкиной – жены моего дядюшки Андрея Антоновича.

3 ноября 1904 года у нас родился первый сын НИКОЛАЙ в гор. Гатчино. Мне тогда было 19 лет от роду, столько же было и моей жене, Анне Андреевне. Жили мы с ней экономно, однако денег не хватало на приобретение необходимых вещей, хотя бы из одежды. Мне оставалось недолго до военной службы. Какую бы мы с ней вещь не купили, всегда оба были очень рады. Начали приобретать с табуретки и чайной посуды. Все наше необходимое в хозяйстве – чашки, ложки, тарелки и другая посуда, нами была приобретена, все с моего заработка. Денег на черный день мы с ней скопить не могли, а черного дня мы оба ждали, т.к. я уйду в солдаты, а ей придется жить одной с маленьким ребенком. Это нас обоих пугало. И мы решили – ей уехать в деревню Чурилово в свою избу, а мне перейти в казарму и подкопить денег на время солдатской службы. Так мы и сделали, и моя Аня уехала в Чурилово, не зная о том, что она беременна. В деревню она уехала в 1905 году осенью, а зимой 3 февраля родилась у нас девочка доченька, а которую жена назвала в память о себе АНЕЙ. Пожив без жены до осени 1906 года, я скопил 150 руб. денег и приехал в деревню к своей жене на призыв.

Осенью 1906 года меня призвали на службу в армию и отправили служить в крепость КУШКА Закаспийскую область в 8-ой Закаспийский отдельный батальон. Там меня направили, как способного новобранца, в учебную команду, которую я и окончил. Солдатам Закаспийской области было разрешено брать с собой на службу жен. Вот я и выписал свою жену в крепость КУШКА. Приехала она ко мне с ДВУМЯ детьми, с Колей и Аней. Дорога ей была бесплатная. На нее и на детей нам выдавали деньги по 12 руб. в месяц на питание.

Снял я им комнату, пол которой был кирпичный, построил вместо кровати топчан для детей и топчан для нас с ней. Жили мы очень дружно. Меня отпускали к жене по вечерам и по воскресеньям…


Очень жаль, но описания дальнейшей жизни Павла Ивановича утрачены или, возможно, хранятся у потомков старших детей моего дедушки.